Невероятное преступление Худи Розена

– Завтра, Иехуда, я не смогу смотреть коллегам в глаза. И что я скажу общине, когда приду в синагогу? Что подумают в городском совете? На что мне опереться? И все это из-за тебя. Ты навлек на нас позор. Как так? – спросил папа. – Как так? Человек всю жизнь отдает служению Богу, служению своей общине, а сын его думает только о себе. Как так?

Я хотел было ответить, но тут понял, что он не со мной говорит. Смотрит мимо, сквозь, в обход.

– Мой единственный сын. Как так, Господи? В чем смысл всего этого? На новом месте, среди чужаков, мой единственный сын от нас отвернулся!

Ростом я был уже почти с него и понемногу начал входить в тело. Подумал, сможет ли он отнести меня на гору. Если бы ему это удалось, уверен, он безропотно совершил бы жертвоприношение. Если бы после этого ему позволили построить многоквартирный дом и обтянуть его эрувом, он пролил бы мою кровь.

Я шагнул к двери.

– Ты больше не будешь видеться с этой шиксой, – негромко произнес папа, обращаясь к кроваво-красному горизонту. – Ходить будешь только от дома до школы и обратно. Дверь своей спальни всегда будешь держать открытой, и чтобы, заходя к тебе, я видел тебя только с геморой в руках. Я не позволю тебе больше нас позорить.

Он протянул ко мне руку. В первый момент я подумал, что для пожатия, но ладонь его была развернута вверх.

Я знал, в чем дело, но притворился, что не понял.

– С этого дня, – пробормотал папа, – он тебе больше не понадобится. Ты будешь либо в школе, либо дома.

– Мойше-Цви уроки по Талмуду присылают в сообщениях. Там есть номер, ты туда пишешь, тебе присылают обсуждения геморы и…

– Нет.

Я запустил руку в карман. Открыл телефон, чтобы отправить Анне-Мари объяснение, но папа вынул телефон у меня из пальцев.

А после этого он шагнул к двери, переступил порог. Закрыл дверь за собой. Я стоял и смотрел на закрытую дверь, не понимая, можно мне войти или нет. Даже подумал, не лязгнет ли изнутри засов.

– Как думаешь, сколько времени у меня уйдет на строительство конуры, чтобы туда можно было поместиться? – спросил я у крыши крыльца.

Я хоть и не видел Хану, но чувствовал, что она где-то надо мной.

– Дать тебе молоток? У меня их несколько, – предложила она.

– Нет, я просто… так, а откуда у тебя молотки, тем более несколько?

– Не твое дело.

Я представил себе, как она сидит на крыше, подтянув колени к груди. Хотелось влезть туда же. Мы бы просто посидели тихонько рядом, посмотрели, как садится солнце. Но вряд ли стоило так рисковать. Приятно окунуться в прохладные воды Амазонки – но только пока пираньи не начнут сдирать с тебя мясо.

– Худи, мне очень тебя жаль.

Похоже, Хана, подрастая, меняется – вон, сочувствовать научилась.

– Почему тебе меня жаль?

– Сам потом увидишь.

А может, и не научилась.

– Но мне правда тебя очень жаль.

Глава 9, в которой появляются антисемитские хашбрауны

Я попытался заснуть. Вот только сон – одна из тех штук, где успех обратно пропорционален затраченным усилиям. Чем старательнее ты себя усыпляешь, тем меньше у тебя шансов на успех. Нелегко было спать с открытой дверью, но этот пункт находился в самом конце длинного списка причин, препятствующих сну. Я думал про папу, Бога, Анну-Мари, нападение на моих друзей.

Там, у Анны-Мари на диване, мне было уютно как дома, а теперь, в собственном доме, я чувствовал себя чужаком.

Сколько я ни считал диких ослов, сколько ни говорил себе: «Так, Худи, пора баиньки, дружище», сколько ни слышал за стеной голос Лии: «Ты чего сам с собой разговариваешь, крыша поехала?» – сна не было ни в одном глазу.

Уже глубокой ночью я встал и пошел в кухню. Сказал себе, что перекусить, хотя есть и не хотелось.

Зиппи спала, уронив голову на стол, длинные волосы разметались во все стороны. Рядом с ней на столе стоял закрытый ноутбук. Я взял себе стул и открыл компьютер.

Я хотел отправить сообщение Анне-Мари, рассказать ей, что случилось. Что эсэмэску мне не послать. С городского телефона не позвонить – ее номер у меня в мобильнике. А если она мне напишет? И я не отвечу. Что она подумает? Что она мне не нравится? Что я решил ее бросить? Даже думать об этом было физически больно. Нужно было так или иначе с ней связаться.

Открыл страничку, где она выкладывала видео с танцами. Там было видео, добавленное накануне, но его я смотреть не стал, потому что было еще одно, снятое сегодня вечером. Было видно, что на нем она не танцует. Я щелкнул по нему.

Лицо Анны-Мари было совсем рядом с камерой. Бледная, под глазами темные круги. Говорила она негромко, голос срывался: