Невероятное преступление Худи Розена

Мысли и сердце у меня неслись вскачь, сердце еще и сжималось от новой, непривычной боли. Не верилось. Не мог я поверить в то, что только что видел. Да, никому не пришлось отрубать себе пальцы ног. Но в остальном – чем это отличается от погромов в местечке у моих прапрадедов? На нас натравили представителей закона, хотя на деле защищать нужно было именно нас.

Я оказался в одной группе с Гутманами и Голдбергами. Лицо у миссис Голдберг было белее простыни, кто-то дал ей какой-то лоскут – покрыть голову. Я посмотрел на нее, выражая сочувствие.

Но ответный взгляд говорил, что сочувствие мое не принято. Узнав меня, она сощурилась.

– Иехуда Розен, – отчеканила она, покачивая головой. – И откуда ты у нас такой взялся?

Я понятия не имел, что она имеет в виду. Может, просто не может собраться с мыслями – что понятно после выходки полицейского.

– Что это за мальчик-еврей, который так поступает со своими родителями? – продолжала она. – Что за мужчина-еврей из тебя вырастет, если ты так с ними поступаешь? Отвернулся и от них, и от Бога. Будь ты моим сыном, я б тебе в глаза не смотрела. Никогда бы не позволила тебе позорить меня так, как ты позоришь своих отца и мать.

Я опустил глаза, посмотрел на самого себя, пытаясь понять, что там есть такого позорного.

Миссис Гутман тут же пришла мне на помощь:

– Он нарушает заповеди Господа нашего, да еще и с этой шиксой[67]. Негодник – выбрал самый мучительный и унизительный способ швырнуть свой грех в лицо всем нам. Нынче такой день, его соплеменники под ударом – а он где? Где сын мистера Розена? Я даже сказать не могу…

Под «пришла мне на помощь» я имею в виду – она мне растолковала, что хочет сказать миссис Голдберг.

Объясняться у меня не было сил, поэтому я отошел от их группы и присоединился к другой, но и там мне выдали то же самое. Это уже не уклончивые неодобрительные взгляды, как в синагоге на шабес. Открытая враждебность и ярость.

Я решил пока не гадать, откуда они обо всем узнали. Я же гулял по улице с Анной-Мари. Тут даже одной пары глаз достаточно.

Я попытался идти рядом с Резниковыми. Они шагали по тротуару, рассредоточившись. Стоило мне приблизиться – сомкнули ряды. Доктор Резников свирепо зыркнул на меня. Потом посмотрел искоса. Когда я подошел ближе, он сказал:

– Бедный твой отец. Он столько для нас делает. Он такого не заслужил.

Я отскочил на мостовую – так мячик отскакивает от стены. Дальше шел один, будто из меня выпустили весь воздух и выбросили в помойку.

Уже у самого дома – толпа успела поредеть – я отыскал Зиппи и Йоэля. Йоэль заметил, что я подхожу сзади. Скривил губы под своей аккуратно подстриженной бородкой – зная, впрочем, что Зиппи меня не прогонит. Он отделился от нее, перешел через улицу, присоединился к приятелю. Я зашагал в ногу с сестрой.

Первую минуту мы молчали.

– Я пыталась, – сказала она.

– Да, знаю.

– Подумай, Худи. Подумай. Все это может для тебя плохо кончиться – совсем плохо. Доиграешься – и будет уже слишком поздно.

– На меня злятся сильнее, чем на этих придурков, которые избили наших.

– А тебя это удивляет? На язык ты у нас скор, но при этом тугодум. Скажи спасибо уже за то, что они вообще на тебя смотрят, пусть и с презрением.

– Спасибо за эти утешительные…

– Оно мне надо – тебя утешать? Ты бы понял наконец: от тебя ждут совершенно не того, чего ждут от них. Причем ждут этого и твоя община, и наш Бог.

Услышав слово «них», я вспомнил дом Анны-Мари. Да, цвета там другие, но стулья, батончики и отношения точно такие же, как и у нас.

– Не знаю, – сказал я. – Если подумать, разве мы такие уж…

– Разные? Да. Так Бог заповедал. Именно нашему народу он дал свою Тору. И тебя будут шпынять, потому что от тебя ждут совсем другого. А такого ждут от неевреев. В прошлом гои всегда плохо обращались с евреями, и, по их ожиданиям, так оно будет и дальше. Они видели, как один и тот же сюжет разворачивается снова и снова, и, по их ожиданиям, он будет повторяться еще и еще. Именно поэтому – то есть это одна из причин – мы и держимся вместе, как вот сейчас, – продолжала Зиппи, показывая рукой на нашу внушительную толпу. – Потому что знаем, что в этом враждебном мире можем положиться друг на друга. Но если ты покажешь своим соплеменникам, что на тебя они положиться не могут, ты совершишь худшее из всех возможных предательств.

Как тонко подметила сестричка Зиппи, когда мы с такой приятностью возвращались домой из магазина, я скор на язык. Но, когда мы добрались до дома, я не проронил ни слова. Мне даже адвокат не понадобился – я и сам вспомнил свои права, проистекающие из Пятой поправки.

Папа говорил со мной примерно минуту. Видимо, ему не по силам было беседовать со мною в доме, поэтому он придержал меня на крыльце, пока остальные заходили внутрь.

Он подчеркнуто не смотрел мне в глаза. Мы стояли снаружи в гаснущем свете дня. Папа уставился мне за плечо, на линию горизонта. Наверху открылось окно, я понял, что Хана выбирается на крышу. Надеялся, что она хоть что-нибудь в нас метнет, но так ничего и не прилетело.