Невероятное преступление Худи Розена

Когда настали сумерки, мы повели Борнео гулять. Он писал куда ни попадя, в том числе и на наше дерево – то самое дерево, рядом с которым мы познакомились в Ту бе-ав. Я пожалел, что у меня нет с собой одного из многочисленных ножей Мойше-Цви. Можно было бы вырезать на коре наши инициалы. У нас появился бы общий секрет: Х + А-М. Что-нибудь в таком духе – чего не поймет больше никто.

Погода наконец-то начала меняться. Ветерок сделался прохладным. Осень поглядывала на нас из-за угла. Анна-Мари говорила о том, что скоро опять в школу, – ей просто не терпелось вернуться к учебе. Шучу. Совсем наоборот.

– Вот бы и мне разрешали уходить из школы, – сказала она. – Мы гуляли бы вместе. Занимались самосозерцанием.

– Взаимным созерцанием.

– Да, – коротко улыбнувшись, согласилась Анна-Мари. – Мне интересно с тобой созерцать. Ты… на меня не давишь. У нас нет общих знакомых. Ты никому не перескажешь мои слова. Ну, не знаю. С тобой я почему-то могу быть совершенно честной, а с другими нет.

– Я намерен дословно пересказать наш разговор Кейсу.

Она игриво стукнула меня кулаком в плечо.

– Что, правда? А каким образом? Наберешь оператора со своего допотопного телефона и попросишь посмотреть нужный номер в справочнике?

– Это ты глупость говоришь. От некоторых вещей необходимо воздер…

Заговорили про телефоны – и мой тут же завибрировал. У меня чуть не вылетело проклятие. Наверняка придет сообщение, призывающее меня обратно в другую часть моей жизни. Но я хочу оставаться в этой, где Х + А-М + малыш Борнео, песик-остров.

Я открыл крышку телефона. Сообщение от Зиппи.

«Уходи от нее НЕМЕДЛЕННО. БЕГОМ в магазин. Просочись внутрь. Через черный ход. Сделай вид, что был там все время. Живо».

Я инстинктивно отскочил от Анны-Мари, потом огляделся – а вдруг Зиппи уже маячит поблизости, как тогда Мориц на кладбище. Рядом никого не было.

– Ты чего? – спросила Анна-Мари.

– Так, ничего, – сказал я. – Просто… пора идти.

– Ясно, – ответила она. Я надеялся услышать сожаление в ее голосе. Но прозвучал он ровно, непроницаемо.

Действовать явно нужно было без промедления, и я зашагал прочь. Потом припустил трусцой. Потом побежал во весь опор. Мчался по главной улице, пыхтел на горке к мосту, перекинутому над железнодорожными путями. Срезал по переулку, вылетел на узкую парковку между главной торговой улицей и железной дорогой – они все три шли параллельно.

Собирался по привычке постучать в заднюю дверь магазина, но вовремя себя одернул. Медленно, осторожно потянул дверь на себя, проскользнул внутрь. Аккуратно прикрыл дверь за собой.

Голоса были слышны даже со склада, много голосов. Магазин оказался набит до отказа.

С самого своего открытия прошлой осенью магазин стал фактическим местом сборищ всей нашей общины. Единственное по-настоящему еврейское место в городе, помимо синагоги. В Кольвине нам принадлежали все магазины, рестораны, досуговые центры. Куда ни пойдешь – повсюду свои. Будто ты всегда в кругу семьи. А здесь «Кошерный магазин Абрамовичей» был один в своем роде. Здесь мы встречались с приятелями, чтобы проверить, сколько одно человеческое тело в состоянии вместить дорито. Сюда мои сестрички приходили играть в догонялки с сестричками моих друзей – носились кругами во весь опор. Здесь собирались наши матери – посудачить о своей семейной жизни и о семейной жизни детей. Здесь собирались наши отцы, чтобы, сгрудившись кучкой, потолковать о делах и о еврейском законе.

Кроме того, народу магазин вмещал больше, чем синагога, – вот почему в этот день, после происшествия, здесь собралась вся наша община.

Склад был отделен от торгового зала полиэтиленовой занавеской. Я просунул голову в щель. Поскольку строительство многоэтажки заморозили, я как-то не думал, что нас здесь столько, что можно заполнить целый магазин, – но он был заполнен до отказа. Забиты все проходы. Люди стояли плечом к чужому плечу, а другим к прилавку с халвой, вдавливаясь друг в друга и в товар на полках.

Пристроиться можно было только за кассой и витриной с готовой едой. Возле стеклянной витрины стояли все главы нашей общины: ребе Фридман, мистер Абрамович, мой папа. Рядом с ними, у кассового аппарата, стоял доктор Резников, а с ним рядом трое моих одноклассников: Рувен Миллер, Хаим Абрамович, Мойше-Цви Гутман.

Причем одноклассники мои были отнюдь не в лучшей форме. Под глазом у Рувена красовался здоровенный фингал. Всех цветов радуги, прямо как плащ Иосифа. На неопытный взгляд Мойше-Цви выглядел совершенно обыкновенно. Но Мойше-Цви у нас – как зверь лесной: он будет любыми средствами прятать свою слабость, чтобы ее не заметили хищники. По тому, как именно он стоит, я сразу понял, что у него не в порядке рука или плечо. Он чуть-чуть горбился, чуть клонился влево, лицо слегка перекошено. Хаим вроде был в полном порядке – хотя и все с тем же рекордным числом переломов, понятное дело, – и он пристально смотрел на своего отца.