Невероятное преступление Худи Розена

– «Хорошо»? Ничего не хорошо, паскудняк[73] ты безмозглый.

Мойше-Цви сделал вид, что сейчас уйдет.

– Я не буду умолять тебя остаться. Ты ж сам хочешь мне рассказать, как учил Тору. Я тебя знаю.

– Ну ладно, – ответил он без тени улыбки. Сел, открыл одну из книг. – Худи, – начал он, тем самым официально приступив к уроку, – давай представим себе, что сейчас Суббота. Суббота, ты идешь домой из синагоги. Перед тобой обрушивается здание. Под завалами десять человек. Девять гоев, а с ними я. Ты решишься нарушить Субботу, чтобы вытащить меня из-под обломков и спасти жизнь мне и всем остальным?

– Понятное дело. Если от этого будет зависеть твоя жизнь, я сделаю все, что…

– Замечательно. Давай теперь представим себе то же самое. Но меня в здании нет. Там одни гои. Ты будешь ради них нарушать Субботу?

– Ну… да.

– Вот и я так думал. Но мы с отцом разобрались, и в трактате «Йома»[74] однозначно сказано, что ради спасения одних только гоев нарушать Субботу нельзя.

Он указал мне соответствующее место, но я толком не понял, что там написано, поэтому возразить ему не смог.

– То есть я должен просто стоять и слушать, как они там орут от страха и боли, и ничего при этом не делать?

– Если тебе так проще, давай представим себе, что они долго там не продержатся, что крики их заглушает хруст бетона и стали, лишающих их жизни.

– Ну, знаешь…

– Еще бы. Я хотел встать на твою сторону. Защитить тебя. Найти цитату, которая бы тебя оправдывала. Очень старался. Но – прости. Такой не существует. Причем все даже хуже, чем я думал. Местами текст настолько внятен, что с ним и не поспоришь. Обратимся к трактату «Авода зара»[75]. – Мойше-Цви открыл вторую книгу, перелистал, нашел нужное место. – Да, вот оно. Я думал про тебя и эту… девицу, и читать мне было тяжело. Но ничего не поделаешь. Тут написано, что неединоверцу нельзя продавать крупный скот, поскольку крупный скот может быть использован для…

– Я и не собирался продавать ей крупный скот.

– Мелкий им тоже нельзя оставлять, потому что они тогда могут…

– Мойше-Цви. У меня нет даже хромого осла.

– Важна мораль, Худи. В законе все сказано совершенно однозначно. Им нельзя доверять. Если еврейка выходит из купальни[76] и первой встречает гойку, она должна немедленно вернуться в купальню – обдумай это. Мне очень жаль, Худи. Я не знаю, как все это обойти. Раввины правы. Херем – это справедливо. Пока единоверцы твои страдали, ты предавался скверне с гойкой.

Я просто не мог поверить, что слышу от него все это. Я-то думал, он придет меня спасти, поддержать, пожалеть. Разве не этого ждешь от лучшего друга? А он пришел меня перевоспитывать, сыпать соль на открытые раны. Он – такой же, как и они все.

Я отошел к окошку. Мойше-Цви закрыл «Аводу зару», взял другую книгу. Тоже подошел к окну, наставив на меня книгу, как пистолет.

– Я знаю, ребе хочет, чтобы ты переписывал Талмуд, но, может, если ты вернешься к То…

Тут я не выдержал его покровительственного тона. Даже не подумав, выхватил у него книгу. Она хлопнулась об пол. Я думал, это очередной том Талмуда, но оказалось – это Хумеш[77], то есть сама Тора, самая священная из книг.

Мы оба замерли, застыли на месте, вытаращились друг на друга в ужасе от моего поступка. Ни я, ни он не могли в это поверить.

Вот так, застыв, мы простояли секунд тридцать. А потом Мойше-Цви наклонился, поднял Хумеш, поцеловал, положил обратно на стол. Еще раз взглянул на меня – глаза грустные, как у побитого щенка.

– Мне тебя жаль, Худи. Буду молить Хашема, чтобы он тебя простил. Но сам я…

Фразу он не закончил. Вышел, дверь со щелчком закрылась.

Мне вдруг страшно захотелось швырнуть в кого-нибудь еще одну священную книгу. Проблема заключалась в том, что Мойше-Цви вышел. Можно, конечно, прицелиться в кого-то из прохожих, вот только окно маленькое, а книги большие. Остаток дня я провел в этой комнатенке, переписывая стихи из Талмуда, в которых ничего не понимал. Единственной радостью за весь этот день стал обед, потому что выяснилось, что Хана засунула жвачку мне в бутерброд с индейкой. Выяснил я это слишком поздно, оказалось, что а) до ужаса мерзко и б) невероятно трудно вытаскивать жвачку из мяса. Но я героически с этим справился, а еще интересно было воображать себе этот подвиг разведчика: как Хана под покровом тьмы прокрадывается в кухню и засовывает кусочки разжеванной резинки в горчицу, чтобы их сложнее было обнаружить.

Дома я ожидал всяческих брожений и откровенной враждебности. В целом дождался, но враждебность могла бы быть и пооткровеннее. А так все как в школе: со мной никто не разговаривал. Когда я в первый день херема вернулся из школы, Ривка играла в коридорчике между входной дверью и кухней. Увидев меня, она подскочила. Огляделась, будто в поисках помощи.

– Да это я, – попробовал я ее успокоить. – Не пугайся.

И тут Ривка, совсем мелкая Ривка, затрясла головкой и умчалась – именно что умчалась – вверх по лестнице.