Невероятные похождения Алексиса Зорбаса

Здесь трезвая и жизнерадостная душа могла бы привести религиозный подъем в согласие с высотой человеческого роста: ни стремительной сверхчеловеческой вершины, ни любящей наслаждения ленивой равнины – именно то, что нужно и сколько нужно, чтобы душа вознеслась, не утратив при этом своей человеческой нежности. Такой пейзаж создает не героев и не скотов, а совершенных людей.

С этим пейзажем в совершенстве гармонировали бы и жизнерадостный античный храм, и мусульманская мечеть: Бог снизошел бы сюда в своем простом человеческом облике, ходил бы босиком по весенней травке и спокойно беседовал с людьми.

– Какое чудо, какая уединенность, какое счастье! – прошептал я.

Мы спешились, миновали стрельчатые ворота, поднялись в гостиную, где нас угостили ракией, вареньем, кофе. Пришел гостинник, монахи окружили нас, завязалась беседа. Лукавые глаза, ненасытные губы, бороды, усы, смрад из-под мышек.

– Газеты у вас нет? – спросил гостинник.

– Газеты? – удивился я. – Зачем она вам?

– Из газеты, брат, мы узнаем, что творится в мире! – возмущенно воскликнули несколько монахов.

Вцепившись в деревянные поручни балкона, они кричали, словно вороны, возбужденно говоря об Англии, о России, о Венизелосе, о короле. Мир отвернулся от них, но они не отвернулись от мира. В глазах у монахов были города, магазины, женщины, газеты…

Тучный волосатый монах поднялся и прогундосил:

– Хочу кое-что показать тебе. Интересно, что ты об этом скажешь. Пойду принесу.

Сложив свои короткие, поросшие волосами руки на животе, он прошлепал в войлочных тапках к двери и исчез за ней.

Монахи злорадно захихикали.

– Отец Дометий снова притащит свою глиняную монахиню, – сказал гостинник. – Сатана припрятал ее для Дометия в земле, и однажды тот, вскапывая сад, нашел ее. Принес ее, несчастный, к себе в келью и с тех пор уснуть не может. Скоро вообще с ума сойдет.

Зорбас поднялся, ему было не по себе.

– Мы пришли повидать настоятеля и подписать бумаги, – сказал он.

– Святого настоятеля нет, – ответил гостинник. – Он с утра отправился на подворье. Придется потерпеть.

Отец Дометий вернулся с каким-то предметом в горстях, вытянув руки, словно нес чашу для причастия.

– Вот она! – сказал он, бережно раскрывая ладони.

Я подошел ближе. Небольшая терракотовая статуэтка кокетливо улыбалась, лежа на жирных ладонях. Единственной сохранившейся рукой женщина касалась головы.

– Если она указывает на голову, – сказал отец Дометий, – значит там, внутри есть какой-то драгоценный камень – может быть, бриллиант или жемчужина. А твоя милость что скажет?

– А я считаю, – встрял ехидный монах, – что у нее голова болит.

Но тучный Дометий смотрел на меня, встревоженно ждал ответа, и его козлиные губы дрожали.

– Разобью ее, – сказал он, – разобью и посмотрю, что там внутри. Она мне спать не дает… Что, если там – бриллиант?

Я смотрел на изящную девушку с маленькими тугими грудками, которая оказалась в изгнании среди пропитанных ладаном распятых богов, проклинающих тело, радость и поцелуй.

О, если бы я мог спасти ее!

Зорбас взял статуэтку, ощупал изящное нагое женское тело, и пальцы его задержались на стройной груди:

– Разве ты не видишь, старче, что это – Сатана? – спросил он. – Это он сам, точь-в-точь. Берегись, я его, богопротивного, хорошо знаю. Погляди на его грудь, отче Дометий, – круглая, тугая, свежая. Такова, старче, грудь дьявола!

На пороге показался смазливый молодой монашек. Солнце осветило его золотые волосы и круглое, обрамленное нежным пушком лицо.

Монах с желтой кожей подмигнул гостиннику, оба они лукаво усмехнулись и сказали:

– Отче Дометий, пришел твой послушник Гавриил.

Монах тут же схватил глиняную женскую статуэтку и покатился, словно бочонок, к двери. Монашек шел перед ним, молча виляя телом, и вскоре оба они исчезли на протяженной, готовой развалиться веранде.

Я кивнул Зорбасу, и мы вышли во двор. В воздухе было разлито нежное тепло, посреди двора стояло благоухающее апельсиновое дерево. Рядом из античного фонтана в виде бараньей головы, журча, текла вода. Я подставил голову под струю, освежился.

– Что это за существа здесь собрались? – с чувством гадливости сказал Зорбас. – Не мужчины, не женщины. Мулы. Тьфу, пропади они пропадом!

Он тоже подставил голову под прохладную струю, засмеялся и снова сказал:

– Пропади они пропадом! В каждом из них пребывает особый дьявол: одному хочется женщины, другому – трески, третьему – денег, четвертому – газет… Ну и дураки! Спустились бы лучше в мир, насладились бы всем досыта, и мозги бы прочистились!

Зорбас закурил сигарету и уселся на каменной скамье у цветущего апельсинового дерева.