Невероятные похождения Алексиса Зорбаса

Когда я вышел из церкви, солнце уже шло на закат. Счастливый, я присел на каменной скамье у апельсинового дерева. Купол церкви был розовым, словно на рассвете. Монахи отдыхали, удалившись в кельи. Ночью предстояло бдение, и нужно было набраться сил: в тот вечер Христос отправлялся на Голгофу, и нужно было выдержать восхождение вместе с Ним. Две черные свиньи с множеством розовых сосков уже спали под цератонией, голуби на террасах занимались любовью.

«Доколе буду я жить и радоваться нежности земли, воздуха, тишины и благоухания цветущего апельсинового дерева?» – подумалось мне. Увиденная в церкви икона святого Вакха исполнила сердце мое блаженством. То, что волнует меня более всего – единство, непрерывность стремлений, последовательность желаний – снова явилось передо мной. Спасибо этой небольшой изящной иконе христианского святого с юношескими кудрями, свисающими по обе стороны чела, словно черные грозди. Эллинский Дионис и святой Вакх сливались друг с другом, обретая одно лицо, а под виноградными листьями и рясой волновалось все то же желанное, загорелое на солнце тело – Греция.

Во дворе появился Зорбас.

– Настоятель пришел, – торопливо сказал он, – мы с ним поговорили, он сопротивляется – плата, говорит, совсем ничтожная, хочет больше – но ничего, я своего добьюсь.

– Что еще за сопротивление? Разве мы не договорились?

– Только не вмешивайся, хозяин, не то все испортишь! – умолял Зорбас. – Вот, пожалуйста, ты уже о старом договоре заговорил – нет его! Нечего хмуриться – нет его! Лес мы получим за полцены.

– Что ты еще задумал, Зорбас?

– Это уж мое дело. Смажу колесо получше, и покатится, понятно?

– Но зачем все это? Не понимаю.

– Да затем, что в Кастро у меня были лишние расходы! Потому что Лола обошлась мне (то есть тебе) в несколько тысяч. Думаешь, я про то забыл? У меня ведь тоже честолюбие есть, а ты как думал? Расчет должен быть чистым, до последнего гроша. Я растратил, я и плачу. Я подвел итог: Лола обошлась в семь тысяч. Я это погашу за счет леса. За Лолу будут платить настоятель, монастырь и Богородица. Таков мой план. Ну как, нравится?

– Нисколько. Разве Богородица виновата в твоих грехах?

– Виновата, да еще как! Она родила сына – Бога, а Бог сотворил меня и снабдил прибором, сам знаешь каким. Этот вот проклятый прибор и есть причина того, что стоит мне увидеть женское племя, как голова у меня идет кругом, и я тут же открываю кошелек. Понятно? Так что виновата, еще как виновата Богородица. Пусть она и расплачивается!

– Не нравится мне все это, Зорбас.

– Это уже другой вопрос, хозяин. Сперва спасем семь тысченок, а затем поговорим. «Сначала потрудись, сынок, потом я – снова тетя». Слыхал эту песенку?

Появился толстозадый гостинник и медовым поповским голосом возгласил:

– Пожалуйте, стол накрыт.

Мы спустились в трапезную – большое, сильно вытянутое помещение с длинными столами и лавками. Стену в глубине украшала полувыцветшая фреска Тайной вечери: одиннадцать верных учеников сгрудились вокруг Христа, а напротив, спиной к зрителю, в полном одиночестве стоял рыжебородый, со лбом неправильной формы и орлиным носом Иуда, и Христос смотрел только на него.

Я сел справа от гостинника, Зорбас – слева.

– Пост, поэтому извиняйте: ни масла, ни вина, хотя вы и с дороги. Добро пожаловать!

Мы перекрестились, молча протянули руки к маслинам, зеленому луку, рыбьей икре и моченым бобам, и все трое принялись медленно, без аппетита жевать.

– Такова жизнь земная, – сказал гостинник. – Пост. Наберемся же терпения, и придет Воскресение с барашком. Придет и Царство Небесное.

Я кашлянул. Зорбас наступил мне на ногу, призывая к молчанию.

– Видел я отца Захария… – сказал Зорбас, желая переменить разговор.

Гостинник насторожился и обеспокоенно спросил:

– Уж не наболтал ли вам чего окаянный? Он одержим семью бесами, не слушайте его! Душа в нем нечестивая, вот он и видит нечестивство.

Скорбно прозвенел колокол, призывая к ночному бдению. Гостинник перекрестился, поднялся и сказал:

– Пойду я. Начались Страсти Христовы – пойдем же и примем распятие вместе с ним. Сегодня вы с дороги и можете отдохнуть, но завтра – к заутрене…

– Негодяи! – процедил Зорбас сквозь зубы, едва монах удалился. – Негодяи, обманщики, человекомулы, мулочеловеки!

– Что с тобой, Зорбас? Уж не сказал ли тебе чего Захарий?

– Оставь, хозяин! Пошли все это к дьяволу! Пусть только не подпишут – попляшут они у меня!

Мы пошли в келью, где нам постелили на ночлег. В углу была старинная икона: Богородица тесно прижалась щекой к щеке Сына, и в ее больших глазах были слезы.

Зорбас покачал своей огромной головой:

– Знаешь, почему она плачет, хозяин?

– Нет.

– Потому что видит. Если бы я был иконописцем, то рисовал бы Богородицу без глаз, без ушей, без носа, потому что жаль мне ее.

Мы улеглись на жестких постелях. Балки пахли кипарисом, через открытое окошко долетал насыщенный запахами весенний ветерок. Время от времени со двора доносились, словно дуновение ветра в вышине, звуки, скорбные мелодии. У окна запел соловей, а затем, где-то вдали, другой – ночь наполнялась любовью.