Итак, я говорил о том, как я несчастен. Я ясно вижу, что весь мой ум – сплошная глупость, и ничего больше. Однако бывают минуты, когда в голове у меня возникают замыслы великого человека, и если бы я сумел осуществить распоряжения того Зорбаса, что внутри, то удивил бы весь мир!
Поскольку договора на определенный срок с жизнью я не заключал, на самых опасных поворотах я отпускаю тормоза. Жизнь человеческая есть линия, состоящая из подъемов и спусков, и всякий знающий использует в пути своем тормоз. Я же, и в этом мое достоинство, хозяин, уже давно отпустил тормоза, потому что аварии мне не страшны. Авариями мы, рабочие, называем случаи, когда машина сходит с рельс. Чтоб мне пропасть, если я обращаю внимание на сделанные мной аварии. Днем и ночью несусь я на огромной скорости в свое удовольствие, пусть даже разобьюсь вдребезги и костей не соберу! Мне-то чего терять? Нечего. Можно подумать, что если я буду ехать спокойно, то не разобьюсь? Конечно же разобьюсь! Ну так огонь из орудий!
Ты вот сейчас смеешься надо мной, хозяин, но я пишу тебе о своих глупостях, или, так сказать, о соображениях, или о слабостях (ей-богу, не понимаю, в чем разница между тремя этими вещами), пишу тебе, а ты смейся сколько угодно. А я смеюсь над тем, что ты смеешься, и так вот смеху нет конца в мире. Каждый сходит с ума по-своему, но величайшее безумие, по-моему, вообще не сходить с ума.
Здесь в Кастро я и занимаюсь исследованием своего безумия, и пишу обо всем подробно, потому что мне нужен твой совет. Ты еще молод, хозяин, – что правда, то правда, – но ты начитался старческой мудрости и – прошу прощения – чуточку состарился. Итак, мне нужен твой совет.
Я, стало быть, считаю, что у каждого человека свой особый запах: мы только не чувствуем его, потому что запахи мешаются, и потому мы не знаем, какой из них твой, а какой – мой. Мы чувствуем только, что в воздухе смердит чем-то, что называют духом человеческим. Есть такие, кто вдыхает его с наслаждением, будто лаванду, а меня тянет на рвоту. Впрочем, не о том речь.
Я хотел сказать – и чуть было снова не отпустил тормоза, – что у женщин, негодных, нюх развит очень сильно, как у сук, и они сразу же чуют, какой мужчина их желает, а какой ими брезгует. Поэтому, в каком бы городе я ни оказался, даже теперь, хотя я уже стар, уродлив и плохо одет, всегда находятся женщины, которые бегут за мной следом. Взяли, видишь ли, мой след, сучки гончие, – храни их, Боже!