Невеста без места

– У нас не так, – чуть улыбнулся Горибор, – но у вас, в Верилоге, оборотни князю назвались. Мы чужие порядки уважаем, не сомневайтесь. Знает все о нас ваш князь и против ничего не имеет.

– Ты рубаху снял бы, княжич, – сказала Велька Иринею, – чтобы всю рану поглядеть.

Ириней тут же за рубаху взялся, из пояса ее выдернул, не совсем снял, а наполовину – с одного плеча сбросил, рана стала видна целиком, нехорошая, местами синюшная. Что же, надо лечить, и все тут, а то как бы до беды не дотянуть.

– Болит ведь небось? И почему сразу не сказал, зачем столько терпел? Сразу и лечить проще! – сердито выговорила она Иринею.

– Так лечил же… – нехотя оправдывался тот, – она и не болела поначалу. Лекарь мазь такую дал, что и не болела.

– Ты что, дитя малое? Надо не чтобы не болело, а чтобы затягивалось!

На лицах парней было полное согласие с ее словами. Видно, это Ириней не желал к ней за леченьем идти, а о причине можно было и не гадать.

Велька вздохнула глубоко, ненужные чувства прогоняя, силу в руки собрала – немного совсем, сколько нужно, маленький огонек зажгла среди пальцев, поднесла к ране. Ириней отшатнулся…

– Не бойся, больно не будет, немножко разве только! – не спеша прошлась она по ранам огоньком, быстро читая заговор, Ириней только вздрагивал иногда.

Вот ведь, как будто не простая грязь в рану попала, а и яда какого добавили, хорошо, что немного. Яда или ворожбы злой. Горело, наверное, жгло, да лекарская мазь все же помогала, боль гасила… временно. Настал момент, когда ее стало мало.

Краснота и синюшность на глазах исчезали.

– Вот и все, княжич, – Велька огонек погасила, густо смазала рану бальзамом.

– Эко диво, – улыбнулся Ириней, – огонь, а вроде и не огонь, щекотно даже.

Велька только коротко рассмеялась. Да, это всем удивительно.

Голова кружилась… слегка. Казалось, что силы понадобится чуть, а ушло ее немало, выходит.

– Это кто его так, – спросила она у Яробрана, – не ты ведь?

Не верилось ей в такое, что бы там они ни говорили.

– Не я, что ты, – махнул рукой тот, – я же не волк. Чужого встретили третьего дня, бродил тут кругом. – Не удивился вопросу, не возмутился. Добавил: – Прогнали, не беспокойтесь. Видно, ушел бродить в шкуре. Оборотни так делают иногда. Брат хотел не дать ему уйти, да не вышло. Я поздно подоспел.

Оборотня-волка, значит, встретили… в шкуре… третьего дня. Третьего дня – это уже давно.

– Теперь не чуем его, – добавил, – отстал. Мы ведь около тебя все, Огнявушка, потому что у нас нюх лучше. Мы тебя бережем, так что ничего не бойся.

Когда они ушли, Любица руками всплеснула:

– Оборотни, надо же! Князя кариярского сыновья! Куда мы тебя везем, Огнявушка? Видишь, какие люди там другие!

– Но люди же, – негромко возразила Велька.

Осталось еще признаться, что и она сама тоже немного оборотень.

А между тем на мир земной опускался вечер. Близкая речка прохладой своей и свежестью так манила, что мочи не было устоять даже напуганным девкам. Хотя, конечно, испуг большей частью прошел. Нет ведь рядом злыдней-оборотней, кругом дружина сильная, кмети охраняют день и ночь, а дурные те земли, где до сих пор огневая богиня правит, уже и проехали. Не бояться же теперь всю жизнь каждой тени!

Оно так, но Вельку на речку не пустили. Да, и охрана есть, и место для для купания три раза проверено, а не пустили.

– Поберегись, душа моя, напоследок, – сказала Воевна, – мы скоро.

И остались Велька с Любицей вдвоем. Нет, так-то народу в лагере было полно, да все своими делами занимались, и только у Любицы главное дело было – она, Велька. Им воды принесли с речки, чтобы вымыться хоть так, а после Вельке, в свежих рубахах и с наново переплетенной косой, в шатре не сиделось. Она вышла, Любице махнула – дескать, я тут буду, рядом. От костров тянуло то поспевающей кашей, то взваром из сухих яблок. Девушки-челядинки мимо прошли, к речке, унесли в корзинах грязное белье – им не только купаться, а и белье мыть. Кто-то из кметей уже управился – в стороне на кустах сохли рубахи. Тут же мужчины возились с рыболовной сетью, прилаживая ее на сплетенное из ивняка кольцо. Свои кмети, знакомые, вериложские. Увидев подошедшую княженку, самый старший, здоровый, бородатый Живята-десятник, слегка поклонился, подмигнул:

– Вот, свет-боярышня, перемет ладим. Поклонимся речке медком да кашей, она нас, глядишь, рыбкой подарит, утром ушицей лакомиться будем.

Велька лишь улыбнулась в ответ. Это понятно, как же стоять у речки и не постараться рыбы добыть на уху? Пузатая корчажка с медом уже приготовлена была, тут же, в траве, и горшочек с кашей, и, надо думать, речка получит в дар не всю эту корчажку, а только невеликую ее часть.

Хорошо было тут, и люди эти, такие свои, родные, можно сказать, и выговор их родной, вериложский. И работа их понятная и знакомая – Велька раньше и сама переметы ставила, захотелось даже забрать сейчас у рыбаков сеть и самой закончить, вон там, внизу, еще зачинить немного надо…

Не стала она, конечно, мешаться, просто осталась рядом стоять – здесь не ее Синь-весь, навеки теперь оставленная…