Я лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь. Асад обещал вернуться. Да, я вспомнила много приятных общих моментов, но они не перекрыли смерть моей мамы. Я способна многое простить. Но только не это.
Так… вроде бы тихо, даже снаружи не доносились звуки. А вообще мне было плевать, что происходит за пределами этой палатки, и кто там был. Всех их я воспринимала, как врагов.
Решилась и открыла глаза. Обвела палатку взглядом, никого здесь не было. И мне бы облегчено выдохнуть, но возле моего матраса стоял поднос, а на подносе еда в пластиковой посуде: мясное рагу с картошкой и перцем и что— то похожее на квас. И серебренная упаковка. Я нахмурилась, но взяла таблетку, которая была запакована. Написано, что это обезболивающее. Словно кто— то предсказал, как я буду чувствовать себя, когда проснусь. А, может, кто— то просто знал, что я плакала. Разумеется, камер видеонаблюдения не было в палатке, но слышимость была отличная. А я, может, и не скрывала свои чувства и вовсю завывала.
Но больше всего меня напрягало то, что кто— то заходил в палатку, пока я спала. А ведь всем известно, что когда мы спим – мы беззащитны.
Еда невыносимо вкусно пахла. Но во мне вдруг взыграло глупое упрямство. Я прижала колени к груди и отвернулась от подноса. Но хватило меня ненадолго. Мне нужны были силы. Я взяла пластиковую ложку и стала медленно есть. Было вкусно…
Когда я все доела и допила, решила пройтись по палатке. Я уже поняла, что тут жил Асад. Но меня мучил вопрос: почему он временно (надеюсь, что так) поселился в пустыне? Что с убийцей братьев Асада? И как там родители Асада, Латифа и Назар? Я не хотела думать о них, но это получалось невольно. Я поднялась и медленно начала шагать. Я переживала, что после моего рандеву по пустыне, я буду долго болеть, но Асад хорошо позаботился обо мне. Да, о своей игрушке он всегда заботился, чистил и лечил. Я покачала головой, прогоняя боль и непрошенные мысли.
Я прошла мимо вещей Асада, аккуратно сложенные на стульях. Не удержалась и провела ладонью по рубашке и штанам. Но тут же отдернула руку. Так я еще хуже делаю сама себе. А я никогда не слыла мазохисткой. Тут же отошла от вещей и подошла к столу, на котором лежали какие— то бумаги.
Я бездумно перебирала их, даже не вчитываясь в написанное. А потом неожиданно мелькнуло что— то яркое. Я отодвинула груду писем и увидела фотографию.
Свою фотографию.
Я аж отшатнулась. Какое— то странное и до чертиков непонятное чувство затопило меня. У Асада на столе лежала моя фотография. На ней я улыбалась, да так искренне и счастливо, будто это было не в серьез. Я просто не могу сейчас себя заставить думать о чем— то хорошем и улыбаться. А ведь раньше, с ним, я это часто делала. На фото я сидела в салоне самолета. Наверное, Асад успел меня сфотографировать, когда мы летели к родителем Асада.
Я взяла фото в руки. На нем я не смотрела в камеру, но мое лицо было хорошо видно. Я провела большим пальцем по своему лицу. Это место было более выцветшее, будто по нему часто проводили пальцем, гладили. И что это значит? Специально оставил фото здесь, чтобы я нашла? Боже, я уже становилась параноиком. Самым настоящим. И меня уже начинало это пугать. Так не долго и с ума сойти. Но в глубине души я признавала, что фотография мне понравилась. Она была такой теплой, яркой, душевной.
И я просто не узнавала себя. Девушка на фото, и девушка сейчас, которой я была, — это совершенно разные люди.
Если сейчас меня сфотографировать, то фото получится не теплым, а холодным, не ярким, а тусклым, не душевным, а очень отстраненным.
— Даша, — вдруг позади себя я услышала хриплый голос, полный боли. Я испуганно ойкнула и выпустила фотографию из рук. Резко развернулась и увидела Асада, который стоял полусогнувшись. Он был очень бледным, по щекам и лбу стекал пот, будто он пробежал стокилометровый кросс. Но смутило меня не это. И даже не смутило, а напугало. Одной рукой мужчина опирался на колено, а вторую ладонь прислонил к боку, и через пальцы на пол капала кровь. Его ранили.
— Господи, — выдохнула я, — что с тобой произошло?
— Помоги, — еле слышно проговорил Асад, — помоги сесть…
Я, не раздумывая, кинулась к нему. И все же я не смогла остаться равнодушной. Мне стало страшно за него. Неужели было покушение? Холод пробежал по позвоночнику.
Я подставила плечо Асаду, который тут же на меня оперся. Ему было невыносимо больно, но он все равно старался не наваливаться на меня всем своим весом. И я была за это ему благодарна, потому что бы точно не дотащила его до матраса. Мы бы оба завалились, и я боялась, что могла сделать только хуже.
Я помогла Асаду опуститься на матрас, подтолкнула подушку. Асад прикрыл глаза и стал глубоко дышать. Мне показалось, что он стал еще бледнее.
— Тебе дать обезболивающее? – тихо прошептала я. Но, казалось, что он совершенно не слышал меня. – Асад?
Я тронула его за плечо, и он вдруг открыл глаза. А потом он схватил меня за руку.
— Даша, я не убивал твою маму. Клянусь тебе. Я бы никогда не причинил тебе такую сильную боль.
Я прикрыла глаза, чтобы он не увидел моих слез.