Невеста для Хана

Его предали… ему что-то подсыпали в воду… Анализ уже готов. Это наркотик, он вызывает галлюцинации и слабость в мышцах. Но как? Кто? ОНА НЕ МОГЛА. Только не она. Не… Ангаахай. Она на такое не способна. А Хан держится за звенящую голову и смотрит в никуда, пока охранник дрожащим голосом докладывает о том, что Ангаахай сбежала из зала, пока шел бой. У нее были помощники.

— Кто?

— Пока не знаем, но уехала она на машине, явно ожидающей у входа.

«Я сама воду для тебя набирала. Там мята и лимон… сделаешь глоток, и силы прибавятся».

— ее уже ищут, прочесывают каждый квадратный метр. Найдут и привезут к вам.

— Не надо…. Найдите и закопайте ее живьем.

— Где?

— Насрать где.

И вырубился от адской боли в голове.

Эпилог

Рассвет унылого молочно-серого цвета, разбавленный туманом, расползался вокруг особняка рваной, липкой паутиной. Хан ощущал, что его самого поглотили сумерки. Он очнулся уже дома, куда его доставили под жесточайшей охраной деда. У Дугур-Намаевых правило — никаких больниц. Даже подыхать надо только дома. Но он не сдох. Получил очередной нокаут в голову с рваной раной на черепе, отделался небольшим сотрясением и сломанными ребрами. А мог… мог сдохнуть прямо на ринге, между пальцев Мухаммада были примотаны битые стекла. Ровно настолько, чтобы удар был более сокрушительным и рвал плоть. Учитывая нестабильное давление, действие наркотика — удар должен был стать для Хана смертельным. Кто-то очень хорошо изучил его медицинскую карту и сделал домашнее задание. И этот кто-то был настолько близко, что смог… смог заставить его купиться на лживую маленькую сучку и на ее внезапные перемены в отношении к нему. Размечтался… Таких уродов не любят. Он забыл об этом и был жестоко наказан за свою амнезию. Как красиво сыграла, так чисто, так невероятно… нежно. Он поверил каждому жесту, каждому взмаху ресниц, каждой улыбке. Даже его покойная шлюха-жена не смогла настолько красиво сыграть. Напряг кулаки, и по руке потекла кровь. Шов на плече разошелся.

Но раны не болели. Физическая боль никогда не волновала Хана. Он привык с ней справляться и не обращать на нее внимание. Приветствовать, как явное доказательство того, что он жив. Ночью лил дождь, земля за окнами промокла, в ямках собралась вода, и издали поблескивала пустая железная клетка Киары.

Охрана изучала записи с камер. Как на ринге, так и в доме. Но везде в определенный промежуток времени они были отключены. Кто-то сработал настолько чисто, что и придраться не к чему.

Он приказал не докладывать ему о поисках. Приказал найти ее, засунуть в мусорный мешок и закопать в глубокую яму. Хан даже не хотел знать, где будет эта яма… чтобы не приползти туда и не валяться на ней, сожалея о сделанном. На его заросших щеках было так же мокро, как и на улице. И эта влага казалась монголу до отвращения позорной. Ему хотелось схватить сотовый и проорать в него, чтоб везли сучку проклятую к нему, чтоб нашли и не смели трогать. Из него наружу выдиралось невозможное, сумасшедшее отчаяние. Оно изнуряло и сдавливало грудную клетку так сильно, что каждый вздох давался ему со свистом. Ему было насрать, что дед отрекся от дарственной и разодрал ее к такой-то матери, насрать на очередное лишение наследства. Он чувствовал себя разломанным на части.

Приблизился к клетке и изо всех сил несколько раз ударил по прутьям, так, что они погнулись. Побрел мимо качели, по мостику в сторону лабиринта. Иногда он находил там покой. Бродил по узким проходам вместе с Киарой и вдыхал сильный запах алых роз полной грудью. Становилось легче.

Но не сейчас… не тогда, когда мозг пульсировал, исходился ядовитыми сожалениями, а сердце корчилось, орало, билось о ребра до крови, и ему казалось, что он весь ею переполнен. Ноги сами шли к памятнику женщины, стоящей на коленях и протягивающей руки вперед. К нему. Такой он запомнил свою мать. Такой ее изобразили для него.

Обхватил эти руки и закрыл глаза. Почувствовал, как задрожали плечи, как боль пульсирует внутри, как разъедает ему внутренности вместе с ненавистью к себе… за то, что поверил.

А потом вдруг увидел белое пятно в мраморном постаменте, как в зеркале. Резко обернулся и застыл, как вкопанный. Она шла издалека, по узкой тропинке лабиринта, пошатываясь, как пьяная.

Боль на мгновение стала ослепительно сильной и заглушила все эмоции. Любые. Ярость, гнев, ненависть. Только боль и адская жажда увидеть… посмотреть в глаза, с сумасшедшим непониманием КАК? Неужели у него галлюцинации? Двинулся навстречу, быстрее, еще быстрее. И по мере приближения уже различал сбитые босые ноги, грязное платье, всклокоченные волосы. Боль разливалась по всему телу, билась, трепыхалась, лишая воли, отбирая любой контроль.

Она шла к нему навстречу. Его Лебедь, со сломанными крыльями, вся в грязи и слезах. Когда они поравнялись, он заглянул в огромные голубые глаза и сдох. Мгновенно. Разложился, прогнил до костей, и каждая из них наполнилась страданием. Он уже выносил приговор всем… всем, кто посмели ее тронуть. И впервые молился Богу, что никто из его людей не смог ее найти.