Невеста для ЗОРГа

— Астру жалко стало: у нее этот деятель вроде как друг.

— Кого?

— Астру. Это невеста моя.

Несмотря на твердый голос, лицо начоперода казалось растерянным. Может быть, при внимательном изучении даже изумленным. Но я, хоть не привык к столь явному выражению эмоций Полюдовым, вежливо отвел взгляд.

Когда я вдоволь насмотрелся на пейзаж в окне, Евграф тихо спросил:

— А куда девалась Ольга Романова?

— Ну, была такая. До Астры, — доложил я. — Наверное, тот, кто меня проверял, упустил этот факт биографии.

— Я сам тебя проверял, — потер лоб Евграф. — В сороковом, в ОСОАВИАХИМовском лагере. Выходит, ты обманул тогда?

— Товарищ начоперод, про Астру никак нельзя было говорить. Я ведь не Васю Васькина в больничку отправил, а целого комсорга. Потом ее б еще тягали.

— Ну ладно, — вздохнул Полюдов, — ты, как боец ОСКОЛа, гарантируешь соответствие этой девушки нашим требованиям?

— Нет, конечно, — ухмыльнувшись, я протянул ему заполненный табель. — Астра моя — ведьма. Кого хотите, можете спросить.

— Было б кого спрашивать, узнали бы. А так — ни родных у тебя, ни близких в городе. Вот и рюхнулся я… — начоперод склонился надо мной и застучал согнутым пальцем в столешницу. — Все данные по твоей колдунье мне на стол. Завтра принесешь фотокарточку и личные вещи. Постарайся найти волосы — может, на гражданской одежке остались. Понял?

— Понял.

— Иди тогда… — после долгой паузы ответил «командор» — Оба идите. А завтра с утра ко мне.

Первой жертвой капитана стал ископаемый служивец Горыныч. Ганчев специально припрятал ему полфляги спирта, чтобы подмаслить служителя.

— Старый пердун доброго слова не скажет без выпивки, — бурчал капитан.

— А на кой нам Горыныч?

— Ха! Если отшлифовать его бредни, можно узнать немало интересного. Весьма немало. Но вот беда: когда он трезв, то молчит, а когда старик начинает болтать — значит, пьян в дымину. И где он только градус находит, ума не приложу. Наверное, тырит с экспонатов.

Когда пришли, Ганчев елейным голоском рассыпался под дверью:

— Петр Павлович, впустите. У меня пропуск с собой.

Дверь взвизгнула, обнажая в темном чреве глаз и шмат всклокоченной швейцарской бороды.

— Че приперся?

Вместо ответа Ганчев сунул деду «пропуск» и после минутного шерудения за дверью оттуда послышалось:

— Пашка, ты, что ли?

— Я.

— А с тобой кто?

— А это Саблин.

Старик долго чесался, а потом хихикнул в узкую щель:

— Ну, проходите…

Горыныч долго противничал, нудел, больше старался говорить о своих подвигах, в бытность розыскным агентом у самого ротмистра Хомутинского, и с каждым глотком речь его становилась все менее понятной. Ганчеву удалось вытянуть кое-какие сведения, но, как я понял, без уверенности в их ценности.

— Это раньше было просто работать со свидетелями, при государе-кровопивце, — пыхтел Горыныч. — Мещанин всю подноготную своего дома зачастую помнил; расспросишь его — уже на хлеб, считай, заработал. А юродивые, нищие, слепцы?! Один Антипий самолично пять чужаков определил. Но сейчас с гражданами разговаривать толку мало, пуглив стал народец.

Выхлебав остатки спирта, Горыныч прогнал нас, путано ссылаясь на Мальцева и дав капитану «ценный» совет быть поосторожней в Летнем саду.

Человечек по фамилии Альбац кусал ногти, глядя по сторонам.

— Уверяю вас, товарищи командиры, это все нервический бред Зой Иванны. Отзвуки несчастий, так сказать. Зимой приходилось и вазелин кушать, и зажигалки тушить.

Этот — в а з е л и н н е к у ш а л. Слишком тугая мордочка пряталась под береткой. А пальтишко с воротничком тысячи на полторы довоенных тянуло. Кроме того, взамен толкового объяснения, владельца шикарного пальто унесло в поэтику будней, и Ганчев вынужден был прервать вдохновенную песнь товарища.

— Давайте вступительную часть опустим и начнем толково рассказывать: что, где и кто это видел.

Вежливо, но настойчиво надвигаясь, капитан оттеснил Альбаца к столу с музейной чернильницей, и, плюхнувшись в кресло, тот заговорил внятно и ясно, хотя и оглядываясь на плакат «Болтовня — преступление перед Родиной».

Ладно, пускай Ганчев долбит этого пончика, у меня своя работа.

Вынутый из ямы грунт лежал рядом с развороченной мусорной кучей, полусожженные остатки которой трепал осенний ветерок. Чуть дальше виднелась еще одна яма. В ней стояла белая фигура, полузакутанная в брезент. Присмотревшись, я понял, что это статуя «Ночь» с соседней аллеи. Мраморная девчонка думала о чем-то своем, сова у ее ног ехидно улыбалась, и дела им до нас никакого не было.

Веточки, опавшая листва, угольки, жареная ботва, обугленные чурбанчики, перемешанные с золой. ОСКОЛовцы послушно передвигали и перекапывали кучи несгоревшего мусора. Зоя Ивановна, поддерживаемая под локоть мелкой старушкой, могла лишь примерно указать место таинственных звуков из-под земли.

— Там, кажется, — простирала белую руку в кусты исскуствоведша. — Или здесь… Ах, не знаю!

Она опять уткнулась в скомканный платочек и забилась в плаче, передавая старушке волну содрогания.