— Вот как? — усмехнулся он. — Дай угадаю: поди какие-нибудь фокусы одноглазой подружки твоего Моцарта? Провидицы, что камлает, сидя на его хере, а потом говорит куда надо идти, а куда не надо? Ты же про неё спрашивала?
— Что значит фокусы? — опешила я.
— Сейчас я задаю вопросы, принцесса. Твоё время вышло. И кого же ты видела?
— Не знаю. Мужскую руку, рукав белой рубашки.
А ещё шрам… я задумалась. Ну да, шрам, бледный на смуглой коже, словно от ожога, не татуировка. Между большим и указательным пальцем. В форме перевёрнутого креста, обычного латинского четырёхконечного креста, вроде того, на котором был распят святой Пётр. Холмик земли полукругом, где развилка пальцев, а на нём этот перевёрнутый крест, что, кажется, ещё используют как свой символ сатанисты.
— И всё? — разочаровано скривился дядя Ильдар, когда я ничего больше не добавила. — Негусто. И я бы показал тебе, кого ты видела, да видеть его никому нельзя, — заржал он. — Хоть и была у меня его фотография, — он оглянулся, — запамятовал только куда сунул.
— Но имя-то вы его знаете?
— Я много чего знаю, принцесса, но не всё из этого предназначено для твоих ушей.
— Ясно, — кивнула я. Да не очень-то и хотелось! А то снова расскажет какую-нибудь гадость, а мне с этим потом живи. — А того, кто стрелял, что сделали с ним? Догнали? Избили? Убили?
— Убили. Но не сразу. Двадцать лет спустя.
— Моцарт? — выдохнула я.
— Нет, не всех собак в нашей округе перестрелял твой Моцарт, — Ильдар Саламович гаденько засмеялся. Я и сама поймала себя на том, как легко предположила. Уже и не сомневалась: Моцарт мог. — Увы, есть такая собачья работа — стрелять в людей, да Ваня? — Неожиданно обернулся дядя Ильдар к Ивану, что как швейцарский гвардеец на посту, даже не шелохнулся за всё это время. — И вроде ни ты им ничего не должен, ни они тебе не должны, но… тебе за это платят. И вроде ничего личного. Но личное есть всегда.
Ильдар Саламович встал, словно ему резко наскучили разговоры, и демонстративно махнул рукой на выход.
— Это он стрелял в жену Моцарта? Тот же снайпер? Два выстрела. В живот. Всё совпадает, — встала я. — Кто его убил?
— Ты слишком умная девочка для своих лет, солнышко. Слишком сообразительная. Это плохо, — он скривился и покачал головой, а потом снова выразительно махнул рукой. — Разговор окончен! Если вдруг я тебе понадоблюсь — мой кабинет в прокуратуре. Сюда больше не приходи.
Я прижала к себе папку и гордо подняв подбородок, прошествовала к двери.
Справедливо. Ведь мы теперь вроде как по разную сторону баррикад.
Узнала я, что хотела? Да.
Узнала, о чём не хотела знать? Да.
И больше я сегодня ничего не хотела знать.
Уже дома я закинула папку в стол под чёртовы свадебные каталоги.
И до глубокой ночи по Нетфликсу смотрела какой-то сериал про врачей, лёжа на кровати Моцарта и стараясь ни о чём не думать.
«Он приедет, и я просто спрошу. Кто убил снайпера. Бил ли он девочку. Кого ещё он трахает, кроме моей сестры, Целестины и прокурорши. И всё ему расскажу, — думала я, с трудом вникая в сложности работы американской больницы на экране, — о том, что узнала от дяди Ильдара, о том, что рассказала мне мама, а особенно о том, что целовалась с Иваном».
И он меня простит. Может, ещё и посмеётся вместе со мной. А потом всё объяснит. И расскажет. И снова всё будет хорошо. Как раньше. Или даже лучше…
Я проснулась от звука льющейся в душе воды.
Потёрла глаза — за окном светало.
— Серёж, — распахнула я дверь и… покачнулась.
Нет, не вид его обнажённого тела заставил меня отступить. Не член, что я так хотела вчера увидеть. Клянусь, я бы не заметила, не то что его размер — даже будь у него два члена.
Я ничего не видела, кроме крови. Воды, что смывала кровь и стекала с Моцарта кровавым потоком.
Его одежда, что валялась на полу, тоже была насквозь пропитана кровью.
И запах стоял такой…
О, боже!
Он кого-то убил? Он ранен?! Его могли уби…
Я закрыла рот рукой, сделав ещё шаг назад, и наткнулась на дверь. Та ударилась в стену. Моцарт отклонился от потока воды, вытер рукой лицо, чтобы посмотреть. Удивился:
— Детка?
Не знаю, как он оказался рядом со мной, но поймал он меня ровно в тот момент, когда я готова была осесть на пол. И осела, на тёплый кафельный пол, только вместе с ним.
— Нет, нет, нет, нет, это не то, что ты думаешь, — гладил он моё лицо, убирая с него волосы.
— А что я думаю? — сглотнула я, глядя на капли воды на его лице и стараясь не расплакаться.
— Это не человеческая кровь. Я никого не убил. Мы сбили оленя. На шоссе. Хотели ему помочь. И я держал его голову на руках всю дорогу… Фу, господи, ну и вонь, — обернулся он к вещам. — Машину, походу, придётся продать после химчистки.
— Я думала не об этом, — прижалась я к его мокрой груди, пижамой впитывая воду вместе с кровью. — Не только об этом. Я решила, что ты ранен. Что тебя могут… убить, — ткнулась я в его шею.