Невеста Моцарта

Нет, не в доме её родителей, конечно. Хотя толкнуть эту настырную девчонку в её же комнату и отодрать засранку на кровати, где она наверняка мечтала о большой и чистой любви — был тот ещё соблазн.

Я чувствовал, как дыру в спине прожигал взгляд её сестры. Но мне было глубоко всё равно, что думает Александра Барановская, особенно после сцены ревности, что она мне чуть не закатила при собственном муже. В этот момент я мог думать только о том, как справится с чёртовой эрекцией. Этой козявке ведь невдомёк какой каменный обелиск она воздвигла в моих штанах и что я буду с ним делать. И я воздал хвалу небесам, что был в плотных джинсах, а не в любимых трениках. Треники ну просто не оставили бы ей шансов, открыв этому миру во всей красе, что я хочу эту девчонку до синевы в яйцах.

Джинсы меня спасли.

А эта дереза, довольная своей победой, на этом не остановилась.

Отрезала кусок торта, положила Барановскому на тарелку и села напротив, преданно заглядывая в глаза.

— Скажите, Михаил, это же вы занимались папиной политической карьерой?

— Да, солнышко, — улыбнулся он. — Но тебе ещё рано в депутаты.

— А если я захочу? — явно понравилась ей эта мысль.

— Если к двадцати одному году не передумаешь и накопишь достаточно денег, — благодушно засовывая в рот кусок Наполеона щурился в лучах её восторженно-заинтересованного взгляда Барановский. — Я к твоим услугам.

— Спасибо! — Женька чмокнула его в щёку. Я бы ещё добавил: ловлю на слове. Но это пока не случай Солнышка: так далеко думать наперёд. Она это и хотела услышать, и, довольная ответом, побежала собираться как ни в чём не бывало. И, кажется, я догадывался, почему.

Я ждал разговора всю дорогу. Я задницей чувствовала к чему были эти вопросы. Хотя нет, зачем мне этот барометр пониже спины, если я и так знал, что рано или поздно она догадается: не ради политической карьеры она у меня в заложницах. Впрочем, когда я говорил про власть, далеко не законодательную имел в виду. Узкий круг влиятельных людей, куда вхожа она и её семья — это не только политики. Я и сам хотел ей рассказать.

Но она что-то напевала всю дорогу себе под нос. А потом попросила заехать на набережную.

— Нет. Стой! — вдруг выкрикнула она, показывав в окно.

Я рефлекторно вдавил педаль тормоза в пол так, что застучала антиблокировочная система.

— Прости, прости, — прикусила губу на мой гневный выдох. — Купи мне шампанского. Пожалуйста! Там магазин.

— Может, потерпишь до дома? — включил я аварийку прямо посреди дороги, где джип встал колом.

— Мне надо сейчас, — сложила она бровки домиком.

— Хорошо, — я выдохнул и отстегнулся.

— Бринн тоже ругался, когда я так сказала, — крикнула она вслед, что, видимо, должно было меня успокоить, что не один я такой остолоп и настолько прямолинеен: дают — беру, бьют — бегу, кричат «стой!» — стою.

Я хмыкнул. Бринн! Спору нет, имя всё же парня простило. А Бринн… Бринн звучало гордо, ладно: интересно. Правда в тот момент мне меньше всего хотелось думать про Бринна, Антон он или не Антон. И ещё меньше я думал о нём, когда, врубив в телефоне какую-то песню про океан, Женька забралась на парапет набережной.

Разъярённая река пенилась и хлестала волнами в гранит. А она танцевала на блестящем от брызг ограждении, отхлёбывая из горла шампанское и подпевала, перекрикивая ветер.

«Детка, если ты решила свести меня с ума, то это лишнее. У меня и так от тебя сносит крышу», — стоял я рядом, натянув капюшон и подняв воротник пиджака от холода, с таким равнодушным видом, словно мне было всё равно, даже если она сиганёт вниз, хладнокровно прикидывая температуру воды и не расстегнуть ли заранее туфли.

Правда выдержал только до второго куплета.

— Ты решила самоубиться? — обнял я её за ноги и, наконец, с облегчением выдохнул.

— Нет. Но мне так хорошо, что, знаешь, в такой день не жалко и умереть, — уперев колени мне в грудь, она расставила руки в стороны и запрокинула голову, когда я закружил её на месте. — А-А-А! Мир! Я люблю тебя! Ты лучши-и-ий! Моц-а-а-арт!

В квартиру я её тоже занёс. И думал, что на этом наша аэробика с водными процедурами закончится. Она хлебнёт ещё шампанского и завалится спать, но не тут-то было.

И, когда она вышла из ванной в пижаме, ещё ничто не предвещало беды.

Но когда вместо того, чтобы лечь рядом, отставила на тумбочку ноут, в который я пялился, и, оседлав, прижала своей маленькой аппетитной задницей к кровати, — уже да.

— Я прощаю тебя за шашни с моей сестрой, но ты приговариваешься к сексу со мной, — вынесла она вердикт и сняла через голову верх пижамы.

О, чёрт!

Я поспешно закрыл глаза. Но вид её кругленьких грудок, похожих на спелые яблочки, с прелестными розовыми сосочками, тугими, аккуратными, стоящими торчком, словно выжгли у меня на сетчатке.

— Детка, — покачал я головой. Собрав в кулак всю свою волю, открыл глаза. — Нет.

— Да, — сместилась она на бугор в моих штанах.

Боже, храни толстые одеяла! Если бы не оно, у неё не было бы шансов. И хорошо, что я лежал в домашних брюках, а не в одних трусах.

— Что ты делаешь, Жень? — спросил я серьёзно.

— А на что похоже?