Невеста Нила

Участок земли, принадлежащий Руфинусу, представлял собой узкую полосу, которая доходила до набережной и примыкала с обеих сторон к другим обширным владениям. Неподалеку оттуда, через реку был переброшен мост, соединявший Мемфис с островом. С правой стороны от дома возвышался дворец Сусанны; слева расстилалась роща, где стройные пальмы, развесистые сикоморы и кустарники тамариска с густой синевато-зеленой листвой давали роскошную тень. Посреди этой пышной растительности, из-за вершин вековых деревьев, выглядывало продолговатое желтое здание, увенчанное башенкой, хорошо знакомое Пауле. В доме наместника часто упоминалось о нем, и молодая дамаскинка приходила сюда не раз в сопровождении кормилицы Перпетуи. То был монастырь святой Цецилии, служивший единственным убежищем монахиням греческого вероисповедания, терпимым в Мемфисе. Сестры прочих монашеских орденов были изгнаны из города, эта же обитель осталась неприкосновенной. Жившие в ней дьякониссы умели отлично ухаживать за больными и пользовались большим почетом. Но главной причиной снисхождения к ним являлась высокая арендная плата, ежегодно вносимая монастырской общиной в городскую казну. Приходивший в упадок Мемфис не мог пренебрегать таким крупным доходом. Монастырь существовал на проценты с большого капитала, завещанного мудрым предком мукаукаса. В этом документе была сделана предусмотрительная оговорка, скрепленная печатью Феодосия II [45]. В ней говорилось, что это учреждение, как только монастырская община будет распущена, перейдет в собственность царствующего христианского императора вместе с землей и постройками, которыми киновия [46]также была обязана щедрости основателя.

Покойный мукаукас Георгий, несмотря на свою непримиримую вражду к мелхитам, не притеснял добрых монахинь. Если бы их богатство перешло в оскудевшую городскую казну, этими деньгами тотчас могли воспользоваться арабы. Права благочестивых сестер были вполне законны, и справедливый наместник не желал нарушать их. Мало того: он твердо отстаивал неприкосновенность монастыря святой Цецилии перед главой якобитской церкви, хотя мелхиты покушались даже на его жизнь. Сенат бывшей столицы Египта, конечно, одобрил действия Георгия и не только относился с терпимостью к иноверческой киновии, но даже предоставлял ей различные льготы.

Якобитское духовенство города перестало наконец вмешиваться в дела монастыря, получая с него положенную дань только в праздник Пасхи. В Страстную субботу греческие монахини были обязаны доставлять местной церкви вышитые священнические ризы, массу живых цветов, хлебного печенья и определенное количество вина из своих виноградников. Таким образом, старинная обитель уцелела при новых порядках в Египте, хотя после изгнания греков все жители страны разделились по вероисповеданиям на якобитов и мусульман. На место старых, отошедших в вечность сестер, поступали новые, так что число монахинь не уменьшалось, и монастырь процветал до тех пор, пока должность патриарха не перешла от мелхита Кира к якобитскому архиепископу Вениамину. Новый патриарх называл греческих дьяконисс коршунами в голубятне, соблазном для верующих, и стал доказывать, что по смыслу дарственной записи монастырское имущество после уничтожения общины должно перейти в собственность главы александрийской церкви, так как в Египте не было больше никакого «христианского» государя. Но притязания Вениамина встретили энергичный отпор со стороны мукаукаса Георгия, что послужило поводом к ссоре между ними.

Вечером до слуха Паулы донеслось из монастыря печальное пение заупокойных молитв. Не умерла ли почтенная настоятельница киновии? Но нет, торжественное богослужение, очевидно, относилось к другому покойнику. Дамаскинка заметила из окна своей комнаты усилившуюся суматоху на набережной; с плавучего моста и лодок на реке раздавался пронзительный плач египетских женщин. Смерть мелхитки не могла вызвать таких явных проявлений скорби у мемфитов. Паула содрогнулась и застыла от ужаса при мысли, что ее добрый покровитель и друг навеки закрыл глаза.

Глубоко потрясенная, со слезами на глазах, следила она из своего окошка за сценой, происходившей на улице. Народ искренне сожалел о смерти мукаукаса Георгия. Ничья другая смерть не могла вызвать такой глубокой всеобщей печали. Женщины с громким воем мазали себе грудь и лоб нильским илом с берега, мужчины останавливались большими группами, оживленно жестикулируя и ударяя себя кулаками. На плавучем мосту один пешеход останавливал другого, и оттуда также доносился жалобный вой.

Приход Филиппа подтвердил догадку Паулы. Молодой врач был не меньше ее потрясен смертью наместника и подробно рассказал о последних минутах покойного.

— Однако несмотря на горе, — прибавил он, — у меня теперь легче на душе. Я убедился, что мы слишком строго судили Ориона. Его нельзя назвать погибшим человеком, хотя он очень виноват перед тобой.

— Что ты говоришь! — перебила его Паула. — Неужели ему удалось провести даже тебя?