Невеста палача

— Да, да, рукой махнула… животину как перышко…

— Так и знал…

— Ведьма, говорила же ведьма…

Толстая неопрятная старуха в обносках выступила из толпы, бесстрашно подковыляла к Дарине, плюнула ей под ноги, почавкав беззубым ртом.

— Чтоб тебе пусто было, ведьма проклятая! — прошепелявила она, скорчила злобную гримасу.

— Нет, — закричала Дарина, широко распахнув глаза от страха и удивления, — не правда, я не ведьма!

Палач выкрутил ей предплечье, заставив невольно вскрикнуть от новой порции боли и замолчать, не хватало, чтоб начала оправдываться.

— Надо сжечь, проклятую! — выпалил он.

Обезумевшая толпа, с необъяснимой жаждой крови, подхватила, завопила, словно кричали ни десятки собравшихся, а один человек с тысячей голосов: «Сжечь! Сжечь!». Ни единому горожанину не приходило в голову оправдать девушку, допустить мысли, что несчастная невиновна, никакой порчи, и уж тем более проклятий не насылала на людей, никто не желал разбираться в сложившейся ситуации, каждый из присутствующих, кроме жертвы алкал зрелища, наказания обвиняемой, не испытывая ничего, лишь первобытный инстинкт желания убить.

Гордей получил абсолютную поддержку народа на рыночной площади, подгоняемый толпой, он дернул жертву, потащил к главным воротам, люди расступились, пропустили вперед и последовали за ним по пятам, боясь упустить даже махонькую крупицу представления. Обвиняемая пришла в неописуемый ужас от того, ее собрались сжечь без разбирательств, без возможности оправдаться, она принялась упираться, вырываться, кричать, стараясь избавиться от железной хватки. Попытки не увенчивались успехом, действовать необходимо жестче, извернулась, дотянулась ртом до державшей ее руки и с яростью вцепилась зубами в мягкую плоть, кожа под натиском хрупнула, тонкий кровавый подтек остался на месте укуса. Палач взвыл от боли, на короткое мгновение выпустил жертву, но не дал ей ощутить вернувшуюся на миг свободу, замахнулся, отвесил пощечину с такой силой, что Дарина потеряла равновесие, упала на землю, в голове неприятно зашумело, с рассеченной нижней губы по подбородку потекла кровяная струйка. Окружающий мир поплыл перед глазами, людей заволокло серовато-белым туманом, все происходящее в один момент утратило смысл, возникла пугающая, и в то же время умиротворяющая легкость. Мир не прекращал вертеться, кружиться, танцевать, даже когда мучитель потянулся к ней, поставил рывком на ноги, продолжил тащить к месту казни, под одобрительное улюлюканье толпы, не знающей, куда именно направляется.

Подготовленное кострище одиноко ждало предназначенную ему жертву, оставаясь сырым в сердцевине, откуда торчала толстая волына. Как только толпа народа, ведомая палачом, выбравшись за пределы града, проследовала к сооружению, оно словно ожило, струящийся в щелях между дров ветер унывно засвистел, приветствуя жестоких гостей, казалось, даже толстый кол закивал им, слегка пошатываясь.

Дарина, оглушенная ударом, безвольно шагала следом за убийцей, толкающим ее в лапы смерти. Она не сопротивлялась, когда увидела выстроенное кострище, когда Гордей взял ее на руки, поднял на самый верх, прислонил спиной к стволу срубленного древа. Вытянув из-за пояса жирную тугую веревку, он грубо дернул бывшую невесту, связал ей запястья, обкрутил узкую талию, плечи, бедра, старательно привязав к волыне. Она не реагировала, терпела измывательства, молчаливо водила пустым взором по толпе, окружившей место казни, ни гнева, ни ненависти, ни обиды не испытывала, лишь жалость к людям, со скопившейся в сердцах чернотой. Эти озлобленные человечки негодуют от того, что в душе совершенно несчастны, рвутся высвободить ярость, обрушить на любого, кто попадет под горячую руку, и, если ей не посчастливилось оказаться загнанной ланью на охоте, значит, так тому и быть.

— Гляньте, новгородцы, ведьма затихла, небось, ворожбу задумала, — закричал палач, тыкая пальцем в привязанную девушку.

Люди инстинктивно затихли, кто-то поежился, приняв на веру очередной бред Гордея, слегка отступили от кострища, рассредоточившись поодаль, чтобы ни дай Бог, ведьмино проклятье на них не легло. Дарина не отреагировала на злобное высказывание, высунула кончик языка, коснулась им саднившей ранки на рассеченной губе, стараясь немного смочить засохшую кровь, ощутила неприятный солоноватый железный привкус, поморщилась.

— Змея уж и язык высовывает, — тут же подхватил палач, чувствуя, что на самом деле в сердце неожиданно кольнуло иглой жалости и сомнения.