Невеста призрака

Покачав головой, она зажмурилась и с силой отстранилась, упираясь ладонями в его грудь. Эрик разжал объятия, не сводя с неё обеспокоенного взгляда.

— Мне лучше уйти.

— Ты не посмеешь, — процедил он.

Изабель попятилась назад, когда он двинулся навстречу. Она не в первый раз видела ярость в его глазах, но впервые стала её причиной.

И мужчина имел право злиться. Он спас ей жизнь.

А она этого не оценила.

— Эрик, — произнесла девушка, и её голос прозвучал тонко, слабо. — Прошу тебя. Успокойся.

— Я. Спокоен.

Изабель опустила голову, стиснув пальцами подол пальто.

— Эрик… если бы он хотел убить меня… он бы не тащил меня к выходу.

Призрак Оперы закатил глаза.

— И чего ты хотела?! Чтобы я дождался, когда бы он тебя изрешетил?! — Эрик сжал зубы, хлопнув ладонью по крыше своего автомобиля. — Очнись! Твоя жалость лишает тебя рассудка!

Изабель вздрогнула, как от пощёчины.

— Эрик, — её голос дрогнул. — Я не хочу, чтобы ты убивал… хватит крови… не надо.

— Хорошо, — огрызнулся мужчина. — В следующий раз, когда на тебя направят пистолет, я не шевельну и пальцем. Довольна?!

Изабель стиснула зубы.

— Счастлива!

— Отлично! Лезь в машину!

— Нет!

Её лицо пылало, и потому боль от порохового ожога стала совершенно невыносимой. Перед мысленным взором Изабель всплывали лица погибших по её вине мертвецов, такие бледные и такие непохожие друг на друга. Папа был печален в момент смерти, мама — свирепой, а Блез навсегда замер в смертельном ужасе. Девушка прерывисто выдохнула.

Смерть снова так близко подобралась к ней, что Изабель почти ощущала её ледяное дыхание на своей коже.

Сжав губы, она покачала головой.

— Я не вернусь в твой склеп.

На лице Эрика отразилась злоба, потом — сомнение, затем — мрачная скорбь.

И, наконец, пугающая решимость.

— Прекрасно. Отправляйся к себе. Твоя ледяная конура заждалась.

Эрик сел в машину, закрыл дверь и выехал с парковки, оставив Изабель в одиночестве. Крупные хлопья снега падали на её пальто, осыпали волосы, плечи, путались в кудрях. Девушка смотрела вслед удаляющемуся автомобилю и ждала, что он в любой момент повернёт назад.

Но Эрик не развернулся. Он никогда не возвращался, если был задет за живое.

Он вновь чувствовал себя чудовищем, недостойным счастья.

Закрыв глаза и покачав головой, Изабель коснулась ожога и ощутила влагу на щеке. Ей казалось, что слёз у неё не осталось. Но вот же они. Шли. И остановить их девушка не могла.

Пряча от прохожих лицо, она шла по холодным улицам Парижа, не разбирая дороги. Наверное, будь она нормальным человеком, тут же отправилась бы к своим друзьям изливать душу.

Но кто её услышит?

Гаскон? Он был опорой для всего театра, чуть ли не названным отцом, но вряд ли он понял бы Изабель.

Жиль? Нет. Ни за что. Его светлый взгляд не должен был омрачиться тревогой за девушку.

Единственным, с кем ей было хорошо и свободно, был её невыносимый, резкий, склочный Эрик.

Дойдя до дома, Изабель вытащила запасной ключ из почтового ящика, забрала скопившиеся счета, вошла в свою тесную мансарду, заперлась от всего мира.

И, оказавшись в неуютной, холодной и одинокой квартире, впервые за месяц вздохнула свободно, успокоилась.

И даже взялась за черновики.

В подземельях театра она не могла заставить себя написать ни строчки. Она училась, исследовала возможности своего голоса, читала как книги из библиотеки Эрика, так и написанные им партитуры. Но сама не могла создать ничего своего.

Всхлипнув, позволяя тяжёлым слезам течь, Изабель стала шкрябать ручкой в тетради. Теперь ей казалось, что она стала лучше понимать своего главного героя.

Он стал беспечным от высокомерия, а высокомерным — от своей исключительности, от своих талантов. И его требовалось наказать.

И в драматургии нет лучшего наказания, чем наказание любовью. Но разве мог её герой влюбиться в кого-то так сильно, чтобы от этого страдать? Классический образ хрупкой барышни не подойдёт, она только взбесит зрителей.

А вот властная, хладнокровная женщина им понравится. Но критики разнесут этот образ в пух и прах.

Женщина, которую не сковывал бы стыд, которой было бы плевать на нормы и правила, которая была бы хозяйкой своей судьбы. Проще говоря, стерва.

Такую любой мужчина послушался бы. Даже Эрик.

Зажмурившись и тряхнув головой, Изабель решила набросать пару строк. Она понимала, что этот персонаж родился из её обиды, переживаний и беспомощности, поэтому хотела записать задумку и отложить в долгий ящик, пока не утихнут эмоции.

В итоге она просидела за столом до тех пор, пока на горизонте не забрезжил рассвет.

Её руки и лицо были в чернилах, под глазами обозначились круги, тело ныло от недосыпа. Но Изабель чувствовала болезненное, жгучее удовлетворение творчеством. То же самое ощущает человек, который наблюдает за страданиями ненавистного ему индивида — мрачное торжество.

Умывшись и взглянув на себя в зеркало, Изабель неохотно вернулась в реальность.

Сегодня ей придётся вернуться в театр. Только сегодня. Пусть Гаскон обращается хоть во все суды мира, Изабель не останется в Lacroix.

И тогда появится хоть маленький шанс, что Эрик покинет свою усыпальницу, вернётся к людям.