Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Александр Сергеич! Вы поедете в действующую армию, может быть, познакомитесь там с генералом Панкратьевым. Это – великий службист, у которого все делают по уставу, но он все-таки всеми недоволен: не так делают! Знаете, как в пении: не доносят, и регент готов разбить зубы хористам… У Панкратьева такой темперамент, что, если бы дать ему хор такой, как наш вот сейчас, он бы кинулся всех избивать за то, что не по его поем… И вот с ним случился такой казус. В Шемахинском округе вздумал он смотр какой-то делать мирным татарам… Съехались татары чест-ней-шие! Скрип от их арб за сто верст! Колеса не мазались со времен Адама! Панкратьев из себя выходит: «Давай дегтя! Пусть мажут колеса, черти!» Принесли дегтя, роздали татарам мазницы, мазилки – мажут! А Панкратьев готов всех перебить картечью: «Ну, не так мажут! Совсем не по правилам!..» Выхватил у одного помазок: «Черт смоленый! Ирод собачий! Разве так мажут? Вот как, мажь! Вот как мажь!» А татарин сзади стоит: «Ай, якши! Ай, чох якши!.. Еще мази, пожалиста, еще мази… Ах, молодца-генерал! Какой молодца!..» И даже по спине нашего Панкратьева начал хлопать: ма-лад-ца!

– Ха-ха-ха!.. Воображаю?.. Прелестнейший анекдот? – очень доволен рассказом о генерале Пушкин.

– Какой же анекдот? Вот при поручике Агееве было!

– Сущая правда, Александр Сергеич! – подтверждает Агеев. – И я даже думаю, не подпустил ли тут наш татарин иронии…. По крайней мере, Панкратьев так это понял, сшиб его с ног и самого вымазал дегтем. Теперь отличается у Паскевича – командует дивизией.

Ломидзе кричит, подымаясь:

– Господа! Еще шашлыков? Или приказать чебуреков?

И со всех сторон раздаются разноголосые крики:

– Шашлыков! Чебуреков! Шашлыков!

Совершенно удовлетворенный, как будто и не ожидал такого успеха, раскланивается, уходя, Ломидзе:

– Хорошо! Сейчас подадут шашлыков и чебуреков!

– Господа! – подымается Пушкин. – Говорят, что сила испанца заключается в его гордости личной, сила англичанина – в гордости национальной, сила француза – в чувстве чести, сила пруссака – в правилах дисциплины, сила турка – в религиозном фанатизме… В чем сила русского солдата, я не вполне знаю.

– В «авось», «небось» и «ничего»? – громко отзывается с дальнего стола корнет Батурин.

– Ха-ха-ха! Это хорошо подсказано! Давайте же выпьем за «авось», «небось» и «ничего» нашей армии, – поднимает стакан Пушкин.

Все кричат «ура»; чокаются с офицерами штатские, идут чокаться с Пушкиным, а Батурин, подойдя к нему, говорит ему убежденно:

– Сила нашей армии, Александр Сергеич, в беспорядке: это будет точнее? Вот когда будете вы сам в армии, увидите, что порядка у нас нет?

– Как при Гостомысле?

– Да… И благодаря этому мы побеждаем? Кого же? Тех, у кого порядка меньше, чем нет? В этом только и все дело!.. А вы, Александр Сергеич, значит, хотите осуществить, не помню уж чьи, стихи:

Гремит призывный барабан,
Окончилось служенье Фебу!
Певец взглянул прискорбно к небу
И спрятал лиру в чемодан!

– Ха-ха-ха! Это некий Коншин… Он тупица и лишен таланта, но эти четыре строчки у него не плохи…

Чей-то зычный голос с конца стола:

– Батурин, давай покурим? – прерывает Пушкина, и Батурин, морщась, как от зубной боли, бормочет:

– Боже мой, какой баран! – и отходит от Пушкина на свое место.

А в это время торжественно возглашает появляющийся Ломидзе:

– Ну вот, господа, кто хочет шашлыков, кто чебуреков, есть и то и другое!

За ним несут шашлыки на вертелах и чебуреки на горячих сковородках.

За столами общее оживление. Становится шумно. Многие говорят громко, не слушая один другого. Шашлычники и чебуречники обносят хозяев ужина.

– Александр Сергеич! Вам шашлыков или чебуреков? – наклоняется над Пушкиным Кобахидзе.

– Нельзя ли и тех и других? Изумительно вкусные шашлыки! – неподдельно восхищен Пушкин.

– О-о!.. А чебуреки? – поднимает палец Кобахидзе.

В темноте издалека как бы набегающими тихо и плавно звуками раздается какая-то восточная мелодия; потом в нее врывается тамбурин и женские голоса, и толпа баядерок появляется на той же освещенной плошками площадке перед вензелем и начинает пляску.

– Кто это? Грузинки? Кто? А? – вскакивает Пушкин.

– Баядеры, Александр Сергеич! Возможно, что они не из Индии, но… – объясняет Савостьянов и улыбается красноречиво.

Восточные танцы баядерок заставляют почти всех выскочить из-за столов и столпиться около танцующих, а когда кончается танец и баядеры убегают с подмывающим визгом, сопровождаемые раскатом аплодисментов, кое-кто из пирующих бежит за ними вдогонку…

– Прекрасно, отлично?.. – восхищается Пушкин. – Кому пришла такая счастливая мысль угостить меня в Тифлисе танцами баядерок?

Санковский кивает на Савостьянова:

– Вот автор!

А Савостьянов умоляюще обращается к поэту:

– Александр Сергеич? Ведь вы уже несколько дней в Грузии? Неужели ничего у вас не написалось о ней?

– О ней? О ком «о ней»?.. Да, у меня есть кое-что о Грузии и «о ней», о той, которая там, в Москве… – с готовностью отвечает Пушкин.

И Савостьянов кричит, обернувшись ко всем остальным: