Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Конечно, так, дорогой мой Александр… Сергеич, однако же ведь проценты в ломбард вносить надо! – напоминает Осипова. Но Пушкин, оглядываясь кругом, отвечает:

– Тоска!.. Какая тоска! Я думал, что вот приеду сюда, и как рукой снимет, – нет, тоска!

– Это у вас от тяжелых сцен, какие вы видели там, на войне… правда? – старается понять его очень полная, уже 28-летняя Анна Николаевна.

– На войне? Анет, что вы! – оживляется Пушкин. – Напротив, там было очень весело! И как я все время жалел, почему не пошел на военную службу… в свое время, конечно, когда выпустили из Лицея. Вон молодой Раевский – уже генерал!.. Если бы я был генералом, я, конечно, мог бы жениться… на вас, Анет… или на вас, Зизи, кристалл души моей!.. А теперь что же я такое? И все отец! Ведь вот же мой братец Левушка отличается там, в Турции… Не знаю, будет ли генералом, а чистый спирт дуть может. И для него шкатулка скупца, которого зовут Сергей Львович, всегда открыта!

– Неужели вы могли бы служить в полку, Александр Сергеич? Я сомневаюсь! – качает головой недоверчиво Зизи, которая на восемь лет моложе сестры и не успела еще располнеть.

– Зизи, моя прелесть! Разве я сказал «служить»? Боже меня избави! Я хотел бы быть только генералом! Ка-ак это было бы чудесно! Прийти к мамаше красавицы и сказать ей: «Э-э, сударыня… я-я, сударыня… пленен красотой вашей, черт возьми, дочки, э-э… И я надеюсь, что э…» Тут подкрутить ус, блеснуть эполетами и дюжиной всяких там крестов, щелкнуть шпорами, и мамаша побеждена и лепечет: «Натали ваша!»

– На-та-ли? Какая Натали? – быстро подхватывает Анет.

– Или Анет, или Зизи, дело совсем не в имени, – выкручивается Пушкин.

Но Осипова замечает, глядя на него пристально:

– Можно думать, что вы делали предложение какой-нибудь Натали, и вам отказали, мой друг!

– Ну-ну-ну, «отказали»! – притворно возмущается Пушкин. – Дурак я делать предложение в таком доме, где мне откажут? Тем более что в «Москве ведь нет невестам перевода»… Еду в Петербург на днях.

– Где ваша Оленина? – язвительно вспоминает Анет.

– Какая же она моя? Нет, она совсем не по мне. Правда, одно время она мне очень нравилась… И я охотно бы выпил стакан рейнвейна на ее свадьбе с кем-нибудь другим, но не со мной.

– Хотите рейнвейна? – живо вставляет Осипова. – Есть у меня бутылка. Зизи, принеси! И стакан!

Зизи уходит в дом. Пушкин быстро вскакивает, захватывает пригоршни опавших листьев, осыпает ее сзади и хохочет. Зизи грозит ему пальцем и скрывается в дверях дома.

– Что значит старинная дружба, Прасковья Александровна! – говорит Пушкин, касаясь пальцами плеча Осиповой. – Вы меня поняли с одного намека. Я вспомнил ящик прекрасного рейнвейна, который дал мне на дорогу в Арзруме мой Раевский.

– Александр… Сергеич, я все-таки не хочу верить, что вы к нам ненадолго. Ведь осень – ваше любимое время, а теперь она такая сухая, теплая… – вкрадчиво отвлекает его к настоящему от прошлого Осипова.

– Это-то и плохо! Я буду только ходить, ходить… ходить!

– Прекрасно! Чем же плохо? Будем ходить вместе! – сразу предлагает Анна Николаевна.

Зизи, которая приносит бутылку и стакан, добавляет:

– Будем ездить верхом!

– Будем искать маслят! Есть еще грибы! – вторит ей толстая Анет.

– С наслажденьем выпью вина… – говорит Пушкин, наливая себе стакан. – Ну, какие уж теперь грибы… А писать, писать лучше в Петербурге, чем здесь. Теперь там погоды сквернейшие! Дожди, дожди, дожди… Ветер с Невы. Разводы войск в присутствии его величества… Булгарин ругается в своей «Пчеле»… А ты себе лежишь на диване в трактире Демута и пишешь, пишешь, пишешь, пишешь, ух! – И он чокается с чашкой Осиповой и пьет.

– За то, чтобы вы написали как можно больше! Вам теперь есть о чем писать! – желает ему Осипова.

– Да, вот и вы тоже, как Паскевич! Он думает, дурак, что я буду писать об его победах! Не буду! Ни за что не буду! – отрывисто, между глотками, говорит Пушкин.

– И в самом деле, что мы приобрели благодаря солдафонству молодого царя, которое я ненавижу? Только Грибоедова потеряли! – либеральничает псковская и тверская помещица.

– Извините! Паскевич приобрел миллион и жезл фельдмаршала, граф Дибич приобрел тоже миллион и жезл фельдмаршала… Мало вам, – разъясняет ей Пушкин.

– Неужели по миллиону обоим? – изумляется Анет.

– Александр Сергеич, а что бы вы делали, если бы вам дали миллион? – любопытствует Зизи.

– Должно быть, проиграл бы в карты, – не задумывается над ответом Пушкин.

– Как? Целый миллион? – пугается Анет.

– О, деревенщина! Некий князь Голицын в Москве в одну зиму проиграл двадцать тысяч душ, – а это сколько, если даже всего по 200 рублей за душу? – спрашивает Пушкин.

– Четыре миллиона! – быстро сосчитывает Осипова.

– Вот! Видите, сколько! За одну зиму!.. А то еще я знаю, есть в Москве такой старик, говорят, промотал тридцать миллионов! А в Малинниках сейчас есть человек, который очень одобряет его за это!

– Не понимаю, почему вы его одобряете! – удивляется Зизи.

– Сказать? – забавляется Пушкин.

– Скажите, конечно.

– Налейте мне еще рейнвейну, тогда скажу!