Печаль и горе не смягчили его характера. Всегда хладнокровный и малообщительный, теперь он стал еще более замкнутым, ибо лишился единственного, что любил в жизни, — жены и дочери. Нрав у него был неприятный и тяжелый, а острый, как лезвие, язык отнюдь не делал его любимцем в кругу знакомых. Но в то же время его охотно принимали в обществе, ибо он слыл не просто богатым вдовцом, имеющим замок, но еще и владельцем большого красивого особняка в Лондоне. Его часто можно было увидеть в модных клубах, и, кроме того, маркиз стал знаменитостью как знаток петушиных боев. Его имение прославилось выведением лучших боевых петухов в Англии. Он никогда не задерживался в столице подолгу, предпочитая свои уединенный замок на берегу моря. Люсьен совершенно равнодушно относился к вниманию со стороны женщин, которых тянуло к нему, как магнитом. А ведь не одна из известных красавиц льстила себя надеждой засверкать под титулом де Шартелье. Мысль стать маркизой кружила головы очень многим светским дамам, относившимся к необычному французскому джентльмену как к недоступному призу, которого стоило добиваться любой ценой. Несколько благородных дам похвалялись тем, что короткое время пользовались его благосклонностью. Но никогда эта благосклонность не продолжалась долго. Маркизу надоедали его любовницы, и тогда он возвращался в свой уединенный замок в Брайтлинси (относившийся к Пяти портам[31]
) к своим книгам.И еще все знали о том, что он совершенно не верил в романтические отношения.
Одна знаменитая красавица как-то сказала:
— Люсьен де Шартелье исключительно учтив, но за этой учтивостью скрывается ледяная жестокость.
Однако Люсьен не всегда оставался бесстрастным и щедро одаривал тех, кто в редких случаях присоединялся к нему, когда он появлялся в лондонских светских кругах. Наверное, было показательно и то, что он выбирал любовниц из самых чувственных и опытных женщин, которые встречались на его пути, отвергая молодых и невинных. Также он не любил, когда начинали злоупотреблять его расположением. И если женщина пыталась что-то требовать от него, Люсьен тут же порывал с ней. Никто толком ничего не знал о маркизе, что тоже привлекало, притягивало к нему людей. Даже его любовницы отмечали, что, общаясь с ними, он оставался холодным и недоступным, как вершина Эвереста. Он относился к той породе мужчин, холодных сластолюбцев, которые не поддавались власти женских чар.
Неизбежно вокруг него роились бесконечные слухи, часто самые невероятные. Что, дескать, он — сам дьявол. Что книги и научные знания, которым он отдавал большую часть времени, есть дьявольское порождение. Что имя его не Люсьен, а
Люсьен понимал, что большинство слухов — абсурд, но они его чрезвычайно забавляли. А тем временем он вел себя, как ему заблагорассудится, продолжая прикрываться завесой таинственности. Если бы кто-нибудь поближе познакомился с его жизнью, то мог бы заметить, что она крайне утомила маркиза. Словно он уже пережил все впечатления, испытал все чувства и теперь исчерпал себя до дна. У него больше не было веры, иллюзий, амбиций, желаний. Он полностью пресытился.
Примерно раз в год маркиз устраивал в своем лондонском особняке блестящие, грандиозные балы. Его великолепный дом располагался напротив самых крупных и богатых зданий рядом с Грин-Парком[32]
. В большинстве случаев подобные званые вечера превращались в шумные оргии, после чего весь Лондон обсуждал, сколько было потрачено денег на выставленную напоказ роскошь. Однако хозяин всегда оставался трезвым и рассудительным. Со злорадной скептической усмешкой он прохаживался по огромным залам, презрительно посматривая на мертвецки пьяных гостей, валявшихся на диванах и коврах. Он разглядывал мужчин, которые вскоре проснутся с отупляющей головной болью и скудными воспоминаниями о совершенных глупостях; женщин (среди них немало светских дам) в залитых вином мятых роскошных туалетах. Пробудившись на рассвете, они прибавят к длинному списку своих глупостей еще одну. Люсьен был тонким знатоком пищи и хранил в погребах огромные запасы великолепного французского вина, однако сам никогда не напивался допьяна. И его главное преступление в глазах знакомых состояло в том, что он не терял головы, а предпочитал заставлять