Невеста (СИ)

Словом, это был дебильный экспромт, который слышал на Руси каждый тысячу раз, бесчисленные повторения того же самого, бессмысленного обвинения, вдруг вбитого намертво в бухие мозги, повторения повторенного с еще более чудовищными домыслами, в которые и сам–то пьяный, протрезвев, не поверит. На каком–то пассаже, я поняла, что больше не вынесу этого скотства, музыка уже меня не радовала, яркие вспышки раздражали, у меня заболели виски, и я, сказав, что иду домой, развернулась и направилась к выходу.

Если бы я была в юбке, а мой номерок от пальто хранился бы у Мишки, все могло бы сложиться по-другому. Несмотря на все Мишкино свинство. Но и себя, если разобраться, мне тоже не за что было осуждать.

Я вытащила номерок из кармана джинсов, забрала пальто, и тут какой–то неизвестный парень подхватил его и помог мне одеться. Рассмотрев незнакомца, я решила, что он не местный (лица наших были мне в основном знакомы). Впрочем, он мог приехать из какой–нибудь деревни, да мало ли откуда он вдруг возник в нашем захолустье. Главное, он мне совсем не понравился, поскольку лицо его было все в оспинах, и одет он был в какую–то едва ли не драную куртку. Впрочем, никто в Полесске не одевался от кутюр, да и время было тяжелое. На мне самой было перелицованное мамино пальто из потертого каракуля, и знала я, что не по одежке встречают. В том то и было дело — не в одежке, а в глазах этого типа, словно он знал что–то, о чем я еще не догадываюсь. Я вспомнила, что он сегодня тоже был рядом, когда я танцевала, но мало ли кто там был…

— Можно, я провожу тебя? — спросил незнакомец.

— Нет, спасибо, — я поискала глазами Мишку, народу в вестибюле хватало, но моего жениха–то и не было. Впрочем, кругом толпилось и так много знакомых, я бы и не вспомнила о каком–то типе, который раз в жизни ко мне обратился… если бы то оказался единственный раз.

Стояла морозная ночь. Мы шли вместе с Галкой Синицыной, ее Вадиком, Олькой Федорченко, ее парнем, имя которого я уже не помню, еще кем–то. Было весело, все смеялись, и я уже выбросила из головы Мишкину дурь, даже виски перестали болеть на свежем, ледяном воздухе. Попрощавшись с ребятами у перил маленького мостика над замерзшим ручейком, что протекал по трубе под асфальтом дороги, я повернула к своему дому, до которого оставалось не больше двухсот метров. И еще до моего среднего подъезда метров пятьдесят.

Именно на этих последних метрах я услышала, что снег позади меня ритмично скрипит. Надеясь, что это догоняет меня Мишка, я обернулась, еще через секунду узнала того, кто подал мне пальто. Все происходило рядом с моим родным домом, который знаком мне с самого детства, и я не могла поверить, что в этом месте со мной может приключиться зло. Поэтому я не крикнула, стоя, как вкопанная дура, пока он не ткнул мне нож под самый глаз. Я даже не почувствовала холод стали, оцепенев от изумления и обиды.

— Крикнешь, изуродую! — злобно сказал этот подонок. — Заходи! Да не бойся, — его оспины вплотную приблизились ко мне, голос помягчал. — Разок выебу и отпущу, только тихо давай, а то порежу.

И я зашла в свой родной подъезд, а он придерживал меня за воротник. На первом этаже в моем доме был пункт приема стеклотары, квартиры начинались со второго этажа, поэтому я рванулась бежать с диким воплем, едва закрылась наружная дверь. Если бы моим возмущением и ненавистью можно было зажечь свет, мой городок утонул бы в звездной вспышке. Мне было плевать даже на смерть, хотя, возможно, в чужом городе я бы сочла благоразумным не перечить насильнику. Своим рывком я избавилась от его руки, и помчалась наверх. Он уцепился за мой сапог — проклятые каблуки подвели — и повалил меня на ступеньки, я все еще визжала, а он стал дубасить меня ногами и руками, но сверху донеслись голоса, и подонок выскочил из подъезда, успев пообещать мне скорую встречу. Моя бедная мама в одной ночной рубашке кинулась ко мне, как курица к последнему цыпленку, и обхватила меня, и завыла. Соседи, пожилая пара, помогли нам дойти до своей квартиры на третьем этаже, и все расспрашивали, цела ли я. Кстати, кроме этих стариков, никто не полюбопытствовал, что стряслось. Не знаю, может, спали крепко, а может, были пьяны.

Я отделалась синяками и царапинами, но пальтишко оказалось в трех местах надрезанным, так что я, наверное, должна благодарить судьбу, что дело не происходило в более теплое время года. Мама, во всяком случае, не уставала молиться за такой благополучный исход, а я почувствовала себя окончательно готовой покинуть родной дом. Безопасность, которую я здесь ощущала, навсегда осталась в прошлом, и я про себя думала, что уж лучше быть изнасилованной подальше от Полесска, чтобы не травмировать несчастную маму.