Невеста тирана (СИ)

Джулия снова и снова думала о красоте. Раньше она редко мечтала о замужестве, и эти мечтания были какими-то обобщенными. Все казалось таким далеким, нереальным. Она мечтала о каком-то ощущении теплой гармонии, но не видела никаких деталей. Даже образ будущего мужа в воображении никак не складывался — лишь призрачная размытая фигура. Наверняка она знала лишь одно — не хотела быть навязанной женой, той, которую едва терпят. Той, на которую законный муж не хочет даже смотреть. Она всегда этого боялась больше всего. Теперь же ее еле выносили. Лишь одна Розабелла была глотком свежего воздуха. Может, Марена права, рассуждая о Теоро Марки? Он станет носить ее на руках…

Джулия не хотела называть поступок сестры предательством, но напрашивалось именно это слово. Леденящее, но верное. Каковы бы ни были причины, она переложила всю ответственность на Джулию. Марена навязала ей свою судьбу. Расчетливо и осознанно. И ведь знала! Все знала! Продумала. И не выдала себя ни единой мелочью! Ее не волновало ничего, кроме собственной судьбы, даже в письме она говорила лишь о своем счастье, и ни разу не пожелала его Джулии. Теперь была понятна ее веселость на празднике. И почему она закрыла дверь перед самым носом — не хотела играть в сочувствие. Не захотела даже притвориться на один-единственный час… чтобы поддержать сестринской любовью. А была ли она? Эта любовь?

Сердце умоляло выдумать сестре оправдания, но разум безжалостно утверждал, что оправданий не было. Предательство — есть предательство, как его не оправдывай. Джулия никогда не смогла бы так поступить. Нет, это не красивые слова — грустное осознание того, что тогда она просто не смогла бы спокойно дальше жить. Ни минуты не смогла. Даже ради красоты. Марена написала, что Джулии будет проще… Правильно сказала тогда Альба: писаные красавицы уж слишком печалятся о своей красоте. Но неужели Марена написала правду? Или попросту заблуждалась? Сеньора Соврано — чудо, как хороша, здесь и не слукавишь. И никуда ее красота не делась…

Фацио должен дать ответы. Пусть они будут страшными, но правдивыми. Уж, по крайней мере, хотя бы на это Джулия имеет право. Завтра же. С утра.

Альба все же не выдержала, тихонько подошла:

— Сеньора, шли бы вы в комнату, здесь зябко. Здешний ветер больно обманчивый, вмиг просквозит. Да и поздно уже, я постель приготовила. Воды горячей принесли. Да и Лапушка скучает.

Джулия лишь кивнула, по-прежнему глядя в темноту:

— Ты права, Альба, я уже иду. Только не надо горячей воды — подай холодной.

— Как прикажете. Холодной — так холодной.

— Ступай, я сейчас приду.

Завтра... С утра…

От этой мысли стало легче. Джулия потерла щеки, чтобы скрыть следы слез, вернулась в комнаты и умылась холодной водой. Она закрыла письмо в шкатулке с драгоценностями и велела раздеваться. Потом сидела на табурете, держа на коленях Лапушку, а Альба до блеска расчесывала жесткой щеткой густые каштановые волосы. Совсем не такие, как у сестры…

Альба опустила щетку, тронула Джулию за плечо:

— Сеньора, миленькая, не рвите мое сердце. Что дома стряслось? Вы же сама не своя после этого письма.

Джулия лишь покачала головой:

— Ничего не стряслось. Все у них хорошо, сестра здорова. Просто очень тоскливо стало, по дому скучаю. Ведь я никогда не уезжала. Да и виски ломит. Утром все пройдет. Ты лучше сбегай, разыщи дворцового лекаря Мерригара. Попроси для меня какой-нибудь отвар, чтобы лучше спалось.

— Я мигом, сеньора.

Альба тут же убежала.

Джулия забралась в кровать, Лапушка устроился на одеяле. Улегся на грудь и уткнулся носом в шею. Посапывал, хитро искрил глазами. В тени, куда не попадали отблески свечей, его шерстка мягко жемчужно светилась голубым. Джулия и Альба старались этого попросту не замечать, да уже и не могли с уверенностью ответить, не было ли такого раньше. А, может, здешний воздух, или какая-то особенная горная вода… Лапушка совсем не выглядел больным, а его аппетиту можно было только позавидовать. Особенно много он ел по ночам — утром его чашка, оставленная с ночи, обычно была пустой. Правда, в последние несколько дней еда оставалась нетронутой, утром приносили свежую. В остальном, Лапа вел себя, как обычно. Альба говорила, что переживать не стоит — звери сами знают, сколько им есть. Значит, просто не голоден.

Альба вернулась с пустыми руками, но щеки яростно пылали, а глаза искрили праведным гневом:

— Не дал, сеньора! Ничего не дал! Уж, я порассказала, для кого, а тот ни в какую. Только руками разводит. Говорит, все в аптекарской, но там заперто.

— Так пусть отопрет.

— Говорит, не может, ключей у него нет.

— А у кого есть?

Альба скривилась, повела бровями:

— А пес его знает! Все в этом доме вверх дном. А ну, захворает кто, даже сам сеньор, а у него заперто! Хотите, схожу, мяты нарву, я видела в саду. Велю заварить на кухне.

Джулия покачала головой:

— Не стоит, ложись спать.