Невидимая Россия

Эх, не скрываться от ГПУ, а гулять бы в такую ночь с Любой!

Синие, с поволокой глаза опять ясно представились Борису. — Скоро уже тридцать стукнет — пора жениться. Власть проклятая — не дает жить нормально! А на Любе можно жениться — она всё понимает. Отец ее был богачом, теперь потерял всё и ни капельки не унывает — торгует себе газетами, на жизнь кое-как зарабатывает и удовлетворен. Да, но куда ехать?

Скоро Борису надоело разрешать трудные жизненные вопросы и стало клонить ко сну. Нервы у него были крепкие, выносливость железная, но, оставаясь в вынужденном бездействии в удобной позе на мягкой траве, он не мог противиться дреме.

— Борис Петрович, а, Борис Петрович! — Петров уже несколько раз подходил к пруду. — Может быть, уехал, не стал дожидаться…

Петров остановился и прислушался. Было тихо. Спугнутые его появлением лягушки и соловей молчали. Откуда-то доносилось тихое посапывание. Петров пошел по дорожке вдоль пруда — посапывание усилилось. Борис лежал на спине, лицо его слабо освещалось блеском звезд. Выражение было блаженно детское, руки сложены на груди. Петров остановился.

Вот спокойствие! — подумал он с завистью, — Я из-за него ночь не сплю, а ему хоть бы хны… и то сказать — парень здоровый, образованный, руки золотые. Куда ни уедет, кусок хлеба заработает.

Петров присел на корточки и стал трясти Бориса за плечо. Борис не сразу открыл глаза.

— Чего тебе? — спросил он недовольным голосом.

— Мне-то ничего! — не без ехидства ответил Петров, — а вот тебя так чего доброго и сцапать могут…

Борис протер глаза, сел, похлопал длинными ресницами, почесал спину и вспомнил всё.

— Уехали? — спросил он без нотки страха и волнения.

— Уехали. Два часа всё дожидались, теперь уехали. Дом-то опечатали, а в сельсовете приказали — как придешь, так чтоб тебя беспременно задержать и в район отправить.

— Хорошо, — сказал Борис вставая, — пойдем…

— Куда? — спросил Петров, глядя исподлобья на широкоплечую фигуру Бориса.

— Куда? Домой, я хочу, всё свое барахло забрать.

— А как ты его заберешь? Дверь заколочена и сургучная печать наклеена.

— У тебя лишняя упряжь есть? — спросил Борис вместо ответа.

— Есть.

— Сходи в барский парк и разыщи Леньку-милиционера — он там лошадь пасет. У меня на дворе стоит телега. Мы с Ленькой перелезем через забор, войдем со двора, нагрузим воз, потом откроем ворота, запряжем и уедем. А своим мальчишкам накажи, чтобы, пока мы накладываем, постерегли лошадь да посмотрели, чтобы кто опять со станции не нагрянул…

Если бы ночь была светлее, Борис смог бы разглядеть на лице Петрова страх и некоторое колебание, но категорическая форма приказания и невозмутимое спокойствие Бориса заставили его исполнить всё сказанное беспрекословно.

Через час ворота двора Бориса бесшумно отворились, в них была заведена Ленькина лошадь уже в хомуте и шлее, а еще через четверть часа из них выехал нагруженный воз, поскрипывая проехал по улице и скрылся в темноте усаженной березами дороги. Никто из соседей не слышал или не хотел слышать скрипа колес телеги.

* * *

Глаза Любы наполнились слезами.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал… — сказала она.

— Не могу же я сидеть в Москве без прописки или прописаться и через неделю попасть в тюрьму!

Люба вскочила с дивана и нервно прошлась по комнате. Борис сидел в углу дивана, лицо его изображало самую безутешную печаль от одной мысли о расставании. Между ними не было сказано еще ни одного слова о каких-либо чувствах, но обоим уже и раньше было скучно друг без друга, а теперь разразившаяся катастрофа заставляла быстро решать вопрос о своих взаимоотношениях. Некоторое время Люба ходила молча и что-то соображала, потом вдруг остановилась, подошла опять к дивану, села и посмотрела прямо в глаза Бориса.

— Куда же ты решил ехать?

— Думаю пока месяца на два скрыться в степь к Мишке.

— Кто такой Мишка?

— Его отец работал истопником в конторе отца, с сынишкой мы росли вместе. В начале НЭП-а он уехал в Астраханские степи и завел мельницу. Там все хутора и их пока еще не раскулачили. Еды довольно. Он меня звал в любое время…

— Я поеду с тобой, — решительно сказала Люба.

В глазах Бориса блеснула радость.

— Правда?

— Правда.

Синие глаза с поволокой подернулись влагой.

Борис привлек к себе Любу и поцеловал. В комнату вошел Никита Ильич, отец Любы, маленький белобрысый старичок с умными, хитрыми глазами.

— Папа, я выхожу за Бориса замуж, — объявила Люба.

Никита Ильич хорошо знал характер своей дочери и поэтому ни капельки не удивился быстрому решению. Кроме того, он любил Бориса.

— А как же это вы того?.. — Старик знал положение Бориса.

— Очень просто: вместо свадебного путешествия мы поедем в степь на мельницу к Мишке. Всё равно я на лето куда-нибудь поехала бы…

Люба прекрасно шила, хорошо зарабатывала и была вполне самостоятельной девушкой.

— Ну, что же — дай вам Бог!

Никита Ильич прослезился и поцеловал обоих.

— А теперь мы пойдем в кино, — заявила Люба, достала из модной кожаной сумочки губную помаду и стала красить полные, и без того розовые губы ловкими кошачьими движениями полных белых рук.