Невидимая смерть

Откуда-то, словно из-под земли, появился парень с рваными ушами борца и волосатыми руками. «Лавля» – это, видно, была его кличка.

– Спрашиваю в последний раз!

– Бросьте валять дурака, – хмуро проговорил Павел.

– Откуда вы знаете немецкий?

– Поинтересуйтесь моей биографией. Я воспитывался в семье немца-колониста.

– Его фамилия?

– Карл Вольфштадт.

– Ты знаешь о том, что немцы выселены в Сибирь и Казахстан?

– Да. В августе сорок первого.

– А известно ли тебе, что язык немцев Поволжья мало похож на язык немцев Германии?

Павел был наслышан о застенках НКВД и палачах в них, но не предполагал, что работали они так по-дурному и топорно. Наивность вопроса в другом случае просто бы позабавила, но сейчас Павел подумал, что следователь не знает многого из его прошлого, тогда об этом не следует и говорить.

– И тем не менее ты учил язык фашистов! Мне понятны твои намерения! – выкрикнул капитан, опершись на стол, как на трибуну.

– Какие?

– Ты делал трал на народные деньги, испытывал в наших частях, чтобы готовеньким сдать своим хозяевам.

Павел понял, что именно на чудовищности и нелепости обвинения ломались когда-то стойкие люди. Они лишались дара речи, а тупые костоломы торжествовали победу, считая, что повергли арестанта в смятение под неопровержимостью улик. Для нормального ума это была какая-то дикая, не поддающаяся сознанию фантасмагория. Неужели так работала целая армия насильников наркомата внутренних дел, вторая по численности после действующей?!

– Вздор! – вне себя закричал Павел.

– Лавля! – рассвирепел и капитан.

С песьей готовностью рвать и терзать Лавля набросился на Павла.

Очнулся он вечером на полу у себя в камере, с неимоверным трудом, на четвереньках, дотащился до нар. Однако ночью его снова потащили на допрос.

В этот раз следователь был другой – старший лейтенант с курчавой головкой молодого барашка. Кажется, он еще не брился. «Да таких здоровых молодых ребят бы на фронт, в окопы!»

– Извините, Клевцов. Мой коллега умеет только хребты ломать. Я с вами буду откровенен. Нам известно, вас завербовали немцы. Так? – и не дожидаясь ответа, продолжал. – Вы облегчите свою участь, если честно расскажете о том, как это произошло, где, когда, при каких обстоятельствах. Нам, контрразведке, любопытно узнать об их методах. Вы же русский человек! Патриот в конце концов, хоть и заблудшийся! Вам предоставят работу в другом месте по вашей же специальности, только помогите нам!

– Можете вешать, расстреливать, делать что угодно, но я не виноват. Спросите любого, кто знает меня, получите ясный ответ.

– Спрашивали, – старший лейтенант отошел к столу, полистал дело. – Невиновные к нам не попадают. Учтите это. У вас еще до войны были кое-какие грешки…

«Шоршнев!» – ужаснулся Павел.

Вскоре к двум первым следователям подключился третий – еще более лютый и гораздый на выдумки. Меняя друг друга, а то и объединяясь, они увечили Павла. Сначала добивались признания в шпионаже, потом в пособничестве врагу. Но Павел держался, держался на одной злости к палачам, хотя от боли терял сознание и смерть казалась желанным избавлением.

3

Под вопли истязаемых Павла снова и снова вызывали на допросы. В последний раз неистовствовал капитан, которого Павел мысленно прозвал «лошадью», и Лавля. Он был уже на грани помешательства, когда до него долетели слова: «В камере найдете бумагу и карандаш. Опишите все – и конец…».

Ранним утром Павла затряс озноб. Он опять лежал на осклизлом полу камеры. Тело пронизывала тупая, уже привычная боль. Он подтянул одно колено, другое… Напряг ноги. Поднялся, держась за стену рукой. Теперь его не трогали ни издевательства, ни побои, которые лишь умножали упорство. Сквозь пелену, застлавшую глаза, посмотрел на столик, где лежали карандаш и бумага. Он рухнул на табурет и старательно, как первоклассник, вывел: «Катитесь вы…» Ему отвратительны были ругательства, но сейчас он загнул такое, чему бы удивились самые отпетые матершинники.

Тюремщик взял бумагу и вышел. В полдень санитары в белых халатах положили его на носилки и привезли в госпиталь.

Суровый приказ в течение двух-трех дней восстановить здоровье пациента поверг врачей в смятение. Следы побоев выступали так явно, что требовался по крайней мере месяц, чтобы уничтожить их усиленным массажем, примочками, ваннами, переливанием крови, втиранием быстродействующих мазей, высококалорийной пищей. Главный врач, красный от смущения и негодования, осмотрев истерзанное тело, обронил рискованную фразу:

– Они думают, будто мы воскрешаем мертвецов!..