Невидимка и (сто) одна неприятность

А потому он методично, вещь за вещью избавлялся от того, что ему принадлежало. Вернее, теперь принадлежало мне.

Сначала он продал наш дом в городе — ну зачем нам два дома в самом деле? Это глупо.

Потом загородный дом — мы все равно там не бываем, вы сами сказали, что для вас это больно, слишком много воспоминаний. А если захочется на природу, неужели я не найду куда вас вывести?

Потом отцовскую яхту — на ней никто не ходит, Эления не жалует море, а Элалия слишком мала. Содержать яхту в ожидании ее полного совершеннолетия — это выбрасывать деньги на ветер. Захочет, вырастет — купит себе новую. Я именно об этом и забочусь! Чтобы она могла позволить себе все, что пожелает!

Следом автомобиль — ну тут вообще обсуждать нечего, я вообще был удивлен, что эта рухлядь до сих пор стоит в нашем гараже!

Но и этого ему было мало. Мелочи, памятные вещи… зачем тебе травить этим душу, моя дорогая? Я же знаю, как ты его любила, такое горе…

И в итоге осталась только я.

И, если смотреть правде в глаза, инструмент избавления от последнего раздражающего фактора, я сама вручила ему в руки.

Если бы я задавила в себе горе, обиду и жгучую несправедливость, вполне возможно, со временем мы бы и ужились. Вернее, отчим потерпел бы меня до полного совершеннолетия, а потом мы бы разъехались к взаимному удовольствию и пересекались бы только на обязательных семейных торжествах.

Но я не задавила. Более того, идея устроить псевдосрывы казалась мне тогда воистину гениальной. Они поймут! Они увидят, что мне плохо! Они увидят, услышат меня!..

“Это невозможно! Невозможно! Я изо всех сил забочусь о ней, а что получаю в ответ? Черную неблагодарность!”

И это даже не было абсолютной ложью. Он заботился. Он не обокрал меня в прямом смысле этого слова. Все деньги моего отца, которыми до моего совершеннолетия распоряжалась мать, все деньги, полученные от продажи того, что ему принадлежало, Стивенс инвестировал. И, насколько мне известно, более чем выгодно. Он не только сохранил, он приумножил мое и без того не самое скромное наследство.

Но…

Мне не это было нужно. Мне нужны были те самые глупые, бесполезные, убыточные вещи…

Это мать предпочитала избавляться от горя методом “с глаз долой из сердца вон”. Метод ничем не хуже прочих, но он не для меня. Мне нужен был мой отец, но раз это невозможно — мне нужна была память о нем.

Я запрокинула голову назад, смаргивая слезы. Потом зло захлопнула все книги, запихнула их под кровать. Прошлась по комнате. За окном едва светало, подъем только через час. Я часто просыпалась раньше по утрам.

Крохотная комната вдруг вызвала приступ удушья. Накинув кофту на пижаму и подхватив многострадальный блокнот, я вышла и побрела куда глаза глядят. У меня оставалось еще одно невыполненное домашнее задание, но с какой стороны к нему подступиться, я не знала.

Бестолковая. Опасная. Неуловимая. Красивая…

Животное. Живое существо.

Задали вы, мистер Кроуч, задачку! И каким вообще образом мне это поможет?

Усевшись на лавку на деревянных трибунах и поплотнее закуклившись в кокон из кофты, я пристроила блокнот на коленях и принялась бездумно вырисовывать линии-силуэты. Пантера — не то, какая к чертям пантера? Воробей? Ну да, очень опасно. Еж? Мило, но не красиво…

Я вздрогнула, когда внизу, во внутреннем дворе хлопнула дверь, и, вытянув шею, увидела, как на площадку вышел Лагранж…

Да что ж такое!

Парень потянулся, размялся и принялся нарезать круги по двору.

Кажется, насчет утренней пробежки он не шутил. А тебе чего не спится, золотой мальчик?

Хмыкнув сама про себя достойному ответу на “седая девочка”, я снова уткнулась в блокнот. Работы теперь правда никакой не выходило. Под ровный шорох кед по присыпанной песком площадке, не получалось сосредоточиться, а карандаш вместо фигурок животных норовил вывести бегущего человечка. Когда я поймала себя на том, что нарисовала очень узнаваемый прищур глаз, то в очередной раз закрыла блокнот.

Утро только началось, а уже не задалось!

И оставшееся до подъема время, я сидела и просто бездумно пялилась на нежно-розовое небо.

До моей свободы оставалось четыреста восемьдесят девять дней.

Маска на глазах, клеммы на висках, щиколотках и запястьях. Металлический, кисловатый привкус во рту, мерный механический пульс, ощущаемый по всему телу - меня лечат электрическим током. Уже три сеанса.

Эффекта пока что нет, но зато здесь от меня требуется только расслабиться и полежать спокойно. Это не больно, как прежняя схема с силовым массажем, и уж точно это лучше ледяных ванн.

Да что угодно лучше ледяных ванн!

Размеренный писк приборов успокаивает.

Этот сеанс мне назначили на позднее время, даже после ужина, объяснив это тем, что после надо будет обязательно тут же отправиться спать. Спать мне хотелось уже сейчас, и пытаясь не провалиться в этот сон я прислушивалась к тому, как лаборантки, приглушив голоса, чтобы не беспокоить пациентку, делятся новостями:

— Тестовый стенд полетел, так что всех, кто на замеры, отменяй.

— Угу, — шуршит грифелем по бумаге вторая лаборантка. — А что такое?

— Профессор вчера новенького на стенд загнал. Который красавчик.