Невидимки

— Иво не вернется. Не надо было мне заставлять его остаться.

Я и не знал, что Тене пытался заставить его остаться. Наверное, они просто это обсуждали.

— Так ты знаешь, куда он подался?

— Нет, — шепчет Тене и опускает голову, как будто она вдруг стала очень тяжелой, такой тяжелой, что может сломаться шея.

По спине у меня пробегает холодок.

— Люблю эту песню, — произношу я нарочито громко, чтобы сменить тему.

Я правда ее люблю. В ней поется про настоящую жизнь. Человек, который написал ее, попал в тюрьму в Новом Орлеане, когда на всех бродяг устроили облаву после какого-то убийства. Там он разговорился с одним стариком, и тот рассказал, как танцевал за еду и как его собаку задавила машина и после этого с горя он начал пить. У всех бродяг были прозвища, чтобы полицейские не могли опознать их, и его прозвище было Мистер Божанглз.

Мне больше нравится думать об этом, чем о том, почему дед Тене вдруг завел со мной такой странный разговор. Когда я снова поднимаю глаза, он смотрит на меня с таким выражением, что мне становится не по себе.

— Мы никогда не уделяли тебе достаточно внимания, — говорит он. — А зря.

Я не понимаю, что он имеет в виду, бормочу:

— Вы уделяли мне достаточно внимания. — И улыбаюсь, пытаясь сделать вид, что все нормально.

— Ты всегда был рядом, — произносит он.

— Что? О чем ты?

Но дед Тене лишь снова качает головой.

Сэмми добирается до того момента, когда он впадает в раж и все духовые и скрипки сливаются в один великолепный, берущий за душу хор. И я с ужасом вижу, как по щеке деда Тене ползет слезинка, оставляя за собой блестящую дорожку.

— Что случилось, дед Тене? Тебе опять нехорошо?

Он качает головой:

— Нет, я в полном порядке.

— Точно?

Он силится улыбнуться мне, хотя глаза у него на мокром месте.

— Точно. Все хорошо, сынок.

— Чего тебе принести? Еще чаю?

— Нет… ничего не надо.

— Ты, наверное, устал? Что мне сделать?

Я просто не могу усидеть на месте. Это мучение какое-то. Я никогда еще не видел деда Тене таким и не понимаю, что делать.

— Со мной все в порядке. — Он вскидывает глаза на меня, беспокойно ерзающего на стуле. — Что-то я и вправду немного устал, сынок. Вздремну, пожалуй, немного.

— Ну ладно. Но тебе точно не плохо?

Я с готовностью вскакиваю и улыбаюсь ему. Потому что, если я улыбаюсь, все точно будет хорошо.

Вернувшись в свой трейлер, я зажигаю везде свет, но и там я не могу усидеть на месте, разбираю видеокассеты, но никак не могу решить, что хотел бы посмотреть. Тогда я включаю музыку и тут же выключаю ее снова, потому что меня начинает мучить совесть. Я ненавижу себя. Я жалкий, никчемный и, что самое скверное, бессердечный. Деду Тене плохо и грустно, а я даже не могу заставить себя посидеть с ним. Я просто трус, вот в чем правда.

Я снова выхожу из трейлера и принимаюсь расхаживать по стоянке, терзая себя воображаемыми картинами того, что может происходить в эту самую минуту в трейлере деда Тене (но ничего при этом не предпринимая!), и заглядывая в его темные окна, готовый расплакаться. Постепенно начинает смеркаться, мне становится холодно в моей футболочке, и птицы перестают петь, а все цвета начинают казаться одинаково серыми.

51

Рэй

Вчера вечером я подписал разводные бумаги и сложил их в конверт, чтобы отправить по почте. Подписывал я их безо всяких эмоций. Ну, наконец-то, думал я, вот я и пришел в себя. Живу дальше.

Под утро мне снится сон из тех, что кажутся более реальными, чем явь. Мне снится, что я снова вместе с Джен, в нашем старом доме. Она входит и небрежно представляет мне своего любовника, которым оказывается Хен. Больше ничего из этого сна я не помню, помню лишь потрясение открытия, ощущение, как будто из груди у меня заживо вырвали сердце. Между Джен и моим партнером по бизнесу никогда ничего не было: он никогда не изменял Мадлен, да и, думаю, никогда не помышлял об измене, так что это чистой воды мазохизм с моей стороны.

Я зажигаю прикроватный светильник, отчего серая мгла за окнами сгущается до черноты. Еще даже не светает. Я моргаю, пытаясь разлепить веки; во рту у меня пересохло, зубы кажутся шершавыми и пахнут глютаматом натрия. Нет никого, к кому можно было бы податься в такой час. И никогда не было. Я иду в ванную, шумно пью из-под крана и ополаскиваю лицо водой. А по пути обратно застываю на пороге при виде отражения в окне.

Вчера у меня случился странный порыв. Выйдя из китайского ресторанчика, где продают еду навынос, я пошел мимо газетного ларька из тех, которые работают допоздна. Мое внимание привлекло ярко-красное пятно в витрине с цветами. Я не знал, как называются эти цветы, но их цвет, их восковые лепестки напомнили мне о Лулу. Я скупил все красные, какие там были, принес домой и поставил в самый большой кувшин, который смог найти в своем хозяйстве. Кувшин я водрузил на комод, чтобы видно было из кровати. Ряды маленьких красных колокольчиков с бледными в крапинку сердцевинками; навязчивый сладкий запах. Уснул я, думая о ней. Я был счастлив. Откуда мог взяться этот предательский сон? Навеяли воспоминания, до сих пор способные задевать меня за живое?