Невидимки

Она улыбается. Может, у меня получится забыть про позавчерашний вечер. Сделать вид, будто ничего не было. А что еще мне делать? Что я могу сделать?

— Прости, мам. Я не хотел заставлять тебя волноваться. Ну, разве что иногда.

— И ты меня прости, малыш. Все, забыли, да?

Я слабо улыбаюсь. Я хотел бы забыть все, что случилось, я очень хотел бы забыть, но есть вещи, которые забыть невозможно, как ни старайся.

38

Рэй

Родители Джорджии Миллингтон наняли меня, когда полиция потерпела фиаско. Это была тихая, совершенно растерянная пара. Каждый раз, когда я с ними встречался, на голове у миссис Миллингтон была косынка, как будто хозяйку оторвали от надраивания полов. В доме у них и в самом деле царила идеальная чистота. Они производили впечатление приятных, пусть и немного скучноватых людей — обычные добропорядочные родители. Исчезновение дочери стало самым ужасным и необъяснимым происшествием в их жизни. Мне искренне хотелось им помочь.

Когда я нашел Джорджию в Торквее, в огромном заброшенном доме, заселенном разного рода бродягами, я был на седьмом небе. Я победил, твердил я себе. Я утер нос полиции, силам глупости и хаоса и неразумной девчонке, решившей сбежать с дружком-наркоманом. Не то чтобы я не спрашивал ее, отчего она сбежала, нет. Просто спрашивать нужно было правильно. Тогда я не понимал, что она меня боится — что всю жизнь ее держали в страхе. А мои подозрения оказались ложными. Первым делом я подумал про сексуальное насилие. Мистер Миллингтон был ее отчимом, а такие истории постоянно на слуху. Я спросил об этом Джорджию, она лишь презрительно рассмеялась.

Когда семь месяцев спустя ее обнаружили забитой молотком насмерть, мистера Миллингтона арестовали. Он не пытался ничего отрицать, но в конце концов благодаря неувязкам в его показаниях правда выплыла наружу. Джорджию убила его жена, помешанная на чистоте домохозяйка. Мать девочки. Женщина, подверженная приступам ярости и одержимая собственническим инстинктом в отношении мужа. Она не хотела делить его ни с кем, даже с дочерью.

Почему я не предвидел такой исход? Как я мог его предотвратить?

После этого я перестал что-либо понимать. Начисто.

Наверное, именно тогда мой брак дал трещину. Это произошло уже после того, как я познакомился с Хеном; он научил меня пить. Я отдаю себе отчет в том, что выпивка была не самым логичным способом забыть ту немыслимую жестокость, с какой была убита Джорджия, но в определенной степени этот способ помогал. Джен утомляли мои бесконечные разговоры на эту тему, а напившись, я прекращал их. Но когда я не говорил об этом вслух, мысли крутились у меня в голове, точно акулы под водой, пожирая меня изнутри.

Подъехав на следующее утро к шоссе, я без раздумий сворачиваю направо, а не налево. Пусть вчера вечером я и дал слово Лулу съездить к ее родным и сообщить им о находке, но еще раньше я дал слово Розе. Я хочу, чтобы Роза знала: даже если ее никто не слушал при жизни, я в лепешку расшибусь, чтобы выслушать ее сейчас. Я ловлю себя на том, что бормочу что-то себе под нос, извиняясь перед ней. Не в моих силах изменить прошлое. Я чудовищно ошибся с Джорджией; должен был сделать хоть что-нибудь, ведь я был там. Я не могу спасти Розу, и никогда не мог. Сделанного не воротишь. Но я, по крайней мере, могу выяснить, что произошло.

Я подъезжаю к воротам и поначалу не могу даже сообразить, что вижу, настолько все переменилось. Потом до меня доходит: за эту ночь река заявила свои права на Черную пустошь.

Наводнение преобразило ее в лучшую сторону. Перекопанная вдоль и поперек земля скрыта под бурой водной гладью. Из нее торчат деревья, арматурные стержни, вехи, расставленные полицией, чтобы обозначить место изысканий. Больше о том, что здесь еще вчера была строительная площадка, не напоминает ничего, если не считать экскаватор, который не успели перегнать на более высокое место. Он сиротливо и беспомощно торчит из воды, желтея раззявленным зубастым ковшом. Зеленая палатка тоже стоит на своем месте, набрякшая и обвисшая, похожая на улетевшую в лужу шляпу.

Я выхожу из машины, натягиваю резиновые сапоги и направляюсь к молоденькому дежурному. Снова зарядил дождь, в этой мороси нет просвета, и парень дрожит от холода. Уже конец июля, а на дежурном непромокаемая плащ-палатка, точно позаимствованная из какого-нибудь детективного сериала о временах королевы Виктории. Его зовут Дерек. Он не курит, но все равно рад переброситься словечком хоть с кем-нибудь, пусть даже с частным детективом. Я рассказываю ему пару баек и прозрачно намекаю, что могу кое-что знать.

Он смеется:

— Да я готов выложить тебе все, приятель, как на духу, просто я не знаю ровным счетом ничего!

Раскатистые «р» в его речи выдают в нем уроженца Болотного края.

Я протягиваю ему фотографии Розы и рассказываю о ней, и он, перестав смеяться, произносит: