Невидимки

Папа входит в дом, с опаской оглядываясь через плечо на темную улицу. По дороге проезжает машина.

— «Ромео танго фокстрот» шестьсот семьдесят четыре, — бормочет он. — Быстро запишите это.

Мама берет в руки ручку, склоняется над блокнотом для записей у телефона и пишет.

— А какая марка? Модель? — спрашивает она, записав то, что сказал папа.

— «Меркурий», голубого цвета, — отвечает он. — «Соболь».

Мама восклицает:

— Все это может пригодиться!

Я говорю, что они уделяют чересчур много внимания несущественным вещам.

Папа качает головой:

— Не пытайся убедить нас в том, что наше положение не столь серьезное.

Перенесемся в ту минуту, когда я начинаю жалеть, что приехала домой. Перенесемся в то мгновение, когда мне хочется, чтобы Шейн был жив. Если бы он только мог видеть, что происходит с нашими родителями!

Папа проходит в гостиную и первым делом выкручивает из люстры лампочку, которую я вкрутила. Шторы на венецианском окне задвинуты и в центре прикреплены друг к другу булавкой. Предки точно помнят, где располагается мебель. А мне приходится спотыкаться обо что-нибудь буквально на каждом шагу. Я натыкаюсь то на стол, то на стул. Роняю на пол вазочку с конфетами. Она разбивается. Мама взвизгивает и убегает на кухню.

Папа поднимается на ноги. Он сидел за диваном.

— У мамы нервы на пределе. Не сегодня-завтра на нас нападут эти подонки.

Мама кричит из кухни:

— Что это было? Кто-то бросил в окно камень? Или бутылку с зажигательной смесью?

Папа громко и с некоторым раздражением отвечает:

— Не паникуй, Лесли! Еще одна ложная тревога, и мы раньше времени навлечем на себя беду.

В кромешной темноте я собираю осколки вазы. Об один из них раню пальцы. И прошу папу дать мне бинт. Я стою на месте, подняв порезанную руку. И жду. Папа возникает из мрака, останавливается прямо передо мной и протягивает одеколон и бинт.

— Мы все задействованы в этой войне, — мрачно произносит он. — Все, кто является членом «ПиФлэга».

«ПиФлэг». Организация «Родители и друзья лесбиянок и геев».

Я знаю. Я знаю. Я знаю. Спасибо тебе, Шейн!

Я говорю:

— Вам не следовало вступать в этот «ПиФлэг». Ваш сын-гей мертв, поэтому его уже можно не принимать в расчет. — Я сознаю, что мои слова звучат жестоко и причиняют отцу боль. Но я истекаю кровью. — Прости.

От одеколона порезы жжет. Теперь они туго перебинтованы. Я стою в непроглядной тьме.

Папа говорит:

— Уилсоны вывесили знак «ПиФлэга» в своем дворе. А через два дня кто-то проехал на машине прямо по их газону и испортил его.

Слава богу, мои предки еще не вывесили нигде никаких знаков, думаю я.

— Мы тоже вывешивали символы «ПиФлэга» у дома, но, узнав о несчастье Уилсонов, сразу сняли их, — сообщает папа. — На стекле маминой машины приклеен стикер «ПиФлэга», поэтому теперь мы ставим ее в гараж. — Он вздыхает. — Гордиться сыном-гомосексуалистом означает постоянно пребывать в опасности.

Откуда-то из темноты раздается мамин голос:

— Ты забыл рассказать про Бредфордов. Им на крыльцо бросили горящую сумку с собачьими испражнениями. Если бы бедняги не обнаружили ее вовремя, то сгорели бы в кроватях вместе с домом. Это произошло лишь только потому, что во внутреннем дворе они вывесили разноцветный флюгер со знаком «ПиФлэга». Представляешь, Малёк, даже не в переднем, а во внутреннем дворе!

— Ненависть, — произносит папа. — Она окружает нас со всех сторон, Малёк. Ты понимаешь, что это означает?

Мама говорит:

— Пора ужинать, стойкие воины.

Она приготовила одно из блюд из поваренной книги «ПиФлэга». В общем-то пахнет оно неплохо, но как выглядит, лишь Богу известно.

Мы ужинаем в темноте. Дважды я ударяю рукой по стакану с водой, потому что не вижу его. Я сыплю соль себе на колени. Каждый раз, когда я начинаю что-нибудь говорить, предки на меня шикают.

Мама то и дело шепчет:

— Вы слышали? По-моему, на улице кто-то есть.

Я шепотом спрашиваю, помнят ли родители, какой завтра день. Не потому, что хочу заполучить торт со свечами и подарок, мне просто интересно, не забыли ли они о моем дне рождения. Я жду ответа в странном напряжении.

— Что завтра за день? Конечно, мы помним, — произносит папа. — Именно поэтому так сильно нервничаем.

К разговору подключается мама:

— Мы собирались побеседовать с тобой о завтрашнем дне, — говорит она. — Для нас не секрет, что ты до сих пор очень страдаешь из-за брата, поэтому тебе наверняка захочется принять участие в нашей демонстрации.

Перенесемся в тот момент, когда на горизонте передо мной замаячило новое жестокое разочарование.

Перенесемся на несколько лет назад, в тот день, когда я присутствовала при свершении великого возмездия.

Наш папа орал:

— Мы не знаем, что за заразу ты приносишь в этот дом, мистер, но были бы счастливы, если бы сегодня ночью ты спал где-нибудь в другом месте!

Они называли это любовью.

Сидя за этим же самым столом, мама сказала тогда Шейну:

— Сегодня звонили из офиса доктора Питерсона. — Она повернулась ко мне. — Было бы лучше, юная мисс, если бы ты удалилась в свою комнату и что-нибудь почитала.

Я могла бы удалиться хоть на луну, но и оттуда слышала бы их крики.