Невидимки

После процедуры наполнения губ коллагеном Эви заявила, что ей уже не страшны муки ада.

Что касается ада, я говорю Эви:

— В аду мы снимаемся завтра.

Итак, вернемся к нашему художественному руководителю. Он кричит:

— Эви, попробуешь забраться повыше на этой куче, скажем, на парочку машин?

Эви на высоких каблуках, тем не менее лезет наверх. В тех местах, где можно упасть, поблескивает защитное стекло.

Эви широко улыбается, как если бы постоянно говорила «сыр», и спрашивает у меня:

— Каким именно образом твой брат превратился в урода?

Улыбаться по-настоящему человек в состоянии непрерывно лишь на протяжении нескольких минут. Потом он уже не улыбается, а скалит зубы.

Художественный руководитель взбирается наверх и корректирует на моих ягодицах чуть стершийся загар.

— Кто-то выбросил аэрозольный баллончик с лаком для волос в ведро, в котором мы сжигаем мусор, — отвечаю я. — Мусор поджег Шейн. Баллончик взорвался.

Эви спрашивает:

— Кто-то?

Я отвечаю:

— Мне показалось, это сделала мама. Она так безумно заорала и стала тут же пытаться остановить его кровотечение.

Фотограф кричит:

— Девочки, попробуйте подняться на носочки!

Эви спрашивает:

— Это был здоровый баллон лака «ХэаШелл» в тридцать две унции? Наверняка твой брат лишился половины лица!

Мы обе поднимаемся на носочки.

Я говорю:

— Все было не так страшно, как можно себе представить.

— Секундочку! — кричит художественный руководитель. — Мне нужно, чтобы вы расставили ноги пошире.

Он командует:

— Еще чуть шире.

Нам подают какие-то хромированные инструменты.

Мой весит не менее пятнадцати фунтов.

— Это плотницкий молоток с круглым бойком, — говорит мне Эви. — И ты держишь его неправильно.

— Дорогая, — кричит фотограф, обращаясь к Эви, — не могла бы ты поднять цепную пилу чуть выше, ко рту?

Металлические останки машин разогреты солнцем. Давя на соседей своим весом, они медленно добивают друг друга.

Сюда попадают автомобили со сплюснутыми мордами, измятыми боками, изуродованными задами и впечатанными в приборную доску пассажирскими сиденьями. Многие из них искорежены и разорваны от взрыва бензобака. Они — свидетели смертей и ранений, в их памяти, быть может, до сих пор звучат сирены «скорых».

— Какая роскошь нас окружает, — говорит Эви. — Всю жизнь мечтала иметь подобную работу.

Художественный руководитель желает, чтобы мы водрузили на обломки лежащей наверху машины свои бюсты.

— Мы постоянно растем, — замечает Эви. — А ведь раньше я думала, что быть женщиной… это не настолько досадно.

Все, о чем мечтала всю жизнь я, — так это быть в семье единственным ребенком.

Фотограф восклицает:

— Отлично!

Глава семнадцатая

Сестры Рей — это трое мужчин с тощими белыми лицами, которые днями напролет просиживают в своем номере в «Конгресс отеле» в нейлоновых комбинациях и туфлях на высоких каблуках, покуривая сигареты. С их плеч то и дело спадает то левая, то правая бретелька. Они — это Китти Литтер, Софонда Питерс и жизнерадостная Вивьен ВаВейн.

Их лица намазаны белыми, как яичный белок, увлажняющими кремами. Им нравится музыка «ча-ча-ча», под которую танцуют, делая быстрые и медленные шаги. Такую теперь нигде не услышишь, разве что в лифте в некоторых учреждениях.

Волосы сестер Рей, их волосы короткие и сплошь усеяны плоскими заколками. Возможно, в холодное время года они напяливают поверх заколок какие-нибудь шапки-парики. Но чаще им неизвестно, лето на дворе или осень. Шторы на их окнах никогда не раздвигаются, а в устройство для автоматического переворачивания пластинок на проигрывателе всегда вставлено с дюжину виниловых дисков с записью музыки «ча-ча-ча».

У них светлая мебель и стереофонический проигрыватель «Эр-Си-Эй Филко» на четырех ножках. Иглой этого древнего проигрывателя можно, наверное, вспахать поле. Металлический тонарм весит около двух фунтов.

Позвольте представить их:

Китти Литтер.

Софонда Питерс.

И жизнерадостная Вивьен ВаВейн.

На сцене известные также как сестры Рей.

Это ее семья, Бренди Александр сама рассказала мне об этом в кабинете логопеда. Не при первой нашей встрече, нет. Не в тот день, когда я плакала и посвящала ее в свою печальную историю о потере лица. И не тогда, когда она пришла в больницу с плетеной корзинкой для шитья, полной способов скрыть от людей то, что я монстр.

Это случилось в другой день, один из множества дней, когда мы беседовали с ней в кабинете логопеда.

— Обычно, — рассказывает Бренди, — Китти Литтер отбеливает на лице ненужные волосы или выщипывает их. Занимаясь этой неприглядной процедурой, она по нескольку часов просиживает в ванной. Все злятся на нее, но ей ни до кого нет дела. Смотреть на себя в зеркало — ее страсть.

Эти Рей, именно они сделали Бренди тем, чем она является. Ее несравненное величество перед ними в неоплатном долгу.

Бренди запирала дверь в кабинете логопеда на замок. Если бы кто-то постучал снаружи, мы завопили бы так, как вопят, достигая оргазма. Мы стонали бы и кричали и шлепали бы ногами по полу. Я бы стала хлопать рукой об руку, имитируя специфические звуки, которые известны каждому. Кто бы ни постучал в дверь, тут же умотал бы.