Невидимые

— Какой сегодня день? — спросила Матрена у маленькой рыжей воровки. Ее привели только вчера — в датах еще не запуталась.

— Воскресный. Десятое, июня месяца.

Прачка покачала головой.

— Ровно неделя прошла.

С тех пор ее вызвали лишь однажды. Спрашивали об убийстве, суля каторгу, а то и повешение. Про дочь, конечно, слушать не стали. А потом вернули — и забыли.

Обычное дело, по словам постояльцев.

— Вот в баню бы, — мечтательно вздохнула Матрена, расчесывая до крови искусанные клопами ноги.

— Ишь, чего захотела, — расхохотался одноглазый.

Пока наружу вышло лишь четверо. Трое — чтобы отправиться в тюрьму и исправительный дом, а вот про последнего говорили, что на волю.

Каждый раз, когда кого-то звали, Матрена вцеплялась в него мертвой хваткой и просила передать весточку детям. Как правило, ее отпихивали. Но кто-то и соглашался — но только те возвращались обратно.

Выпущенный же не сказал ни да, ни нет. Оставалось надеяться, что на радостях он подобрел и поспешил исполнить волю случайной соседки… Только, по правде, Матрена ни на миг в это не верила. Наверняка счастливчик вовсю хлестал горькую — праздновал избавление, забыв обитателей хлева.

— Угомонись, Татьяна. Не голоси, — попросила Матрена. — Толку с того?

Как оказалось, вовремя вступила. Только крестьянка сделала шаг от двери, чтобы дать отповедь — как та отворилась. Не отклонись она — так зашибли бы. Отойдя подальше, баба тут же передумала спорить.

В хлев бросили очередного — плюгавого, крючконосого, в штопанной засаленной поддевке.

Потирая ушибленное колено, он проковылял к стене, сев рядом с Матреной.

— Э-эх… Проклятущие! — опомнившись, погрозил двери кулаком.

Соседи хмыкнули.

— И ведь не сделал же ничего! На ровном месте схватили — да и приперли сюда!

— Как и все. Да, как и все, — повторила любимую присказку крестьянка.

— Я мимо проходил! Гляжу — дверь открыта. Я и вошел. Отчего не войти?

— Спер что?

— Да когда бы? Оглядеться не успел — как эти за мной следом вломились и сюда привели.

— Ой ли? — недоверчиво усмехнулся одноглазый.

— Да ей-богу! Только наверх забрался. А там прямо в коридоре — висельник! Из крыши прямо свисает! Ну, так я малость и растерялся. А тут — они.

— Грех какой, — осенила себя крестом крестьянка. — Все-то баре шуткуют, жизнь им не мила.

— Не. Легаши сказали — он не сам. Невидимки, говорят, — объяснил новый. — Те, что богатеев старых потрошат.

— Невидимки? — взвилась Матрена. — Да точно ли?

— Верно-верно. Этот, висельник-то, тоже всякий хлам у себя держал. А то что б я к нему пошел?

— Ох…

Матрена тоже перекрестилась, произнося про себя слова не молитвы о погибшей душе, но благодарности. Ну, сейчас-то тюремщики должны понять, что она не убивала Старого Леха. Может, теперь про нее все-таки вспомнят — и, если не выпустят, так хотя бы наказание определят?

* * *

Елена не представляла, сколько дней провела в заточении.

Иногда деревянная крышка колодца поднималась, и она видела небо — свет или тьму. И все. Явно недостаточно, чтобы сутки считать.

Сперва она думала, что умрет: от отчаяния ли, либо задохнется от сырости во влажном, наполненном червями, земляном склепе.

Елена долго кричала — до тех пор, пока не сорвала голос и не смогла лишь сипеть.

Никто не откликнулся.

С тех пор прошло очень много времени, но почти ничего не происходило и не менялось. Разве что крышку порой снимали. В нее закидывали хлеб и спускали ведро с водой. Один раз Елена попробовала его сдернуть, уцепившись за веревку. Не вышло — та тут же втянулась наверх.

Хлеба было мало. Постоянно хотелось и есть, и пить. Но хуже всего — холод. Он пронизывал, к нему не удавалось привыкнуть.

Ходила она в угол ямы, и остро чувствовала запах собственных нечистот.

Все.

Елена не знала, где находится. Схватив ее на улице и затолкав в повозку, похититель прижал к лицу мерзко пахнувшую тряпку. Актриса старалась не дышать — рискуя уже не уснуть, а оказаться задушенной — но зелье все-таки победило.

Очнулась Елена, лежа на влажной земле вот в этой самой яме.

Очевидно, те, к кому она заглядывала в гости, чувствовали себя похоже.

Впрочем, нет. Они приходили в себя. Вставали на ноги. И шли, шли — на улицу, на службу, в театр, куда угодно. Шли на свет. На них не давили сырые стены и вечная темнота.

Наверное, так и в самом деле выглядит смерть.

А может, Елена и впрямь уже умерла?..

Почему она здесь?

Сначала актриса думала, что кто-то позарился на деньги Алекса и захотел получить выкуп. Иначе для чего ее держат взаперти, и, хоть и плохо, но кормят — однако при том даже не пытаются вести разговоры? Точно, именно так все и вышло. Елену привезли сюда — после чего тут же пошли к Алексу и сообщили свои условия. Накануне премьера — он точно бы поспешил вызволить ее как можно быстрее, чтобы не погубить все дело. Иначе кто бы еще сыграл Ирину?

Елена ждала, казалось, целую вечность — но избавление не приходило. Неужели Алекс не захотел за нее заплатить? Как такое возможно? Он и впрямь нашел ей замену? Негодяй! Негодяй!

Или причина в чем-то другом?

Неужели месть?