Невидимые

Они тогда едва на дворе не подрались. И Алекс ушел. А Шило — молодой, но толковый — увязался следом. Посмеялся над тревогами Колеса. Но вот если бы Алекс ему запретил — то он бы остался. Да. Только у Легкого из семи и вовсе вернулись назад только двое — он сам да Тулуп. Там уж так вышло, что каждый за себя. А Шило сам захотел. Знал, что делал.

Алекс потом долго поминал Колесо с его пророчествами недобрым словом. И за то, что удачу сглазил, и беду накликал. Даже подозревать начал в том, что знал больше, чем говорил. Но, когда остыл и все сопоставил, то понял, что Колесо оказался прав.

Послушал бы его в тот раз — все бы вышло иначе. Не было бы ничего — ни пути через лес, залитого собственной кровью, ни театра, ни Маруськи.

Любопытно, как бы все сложилось? Определенно лучше — но как?

Прежние советы Колеса заглушал азарт. Но и сейчас хотелось их слушать не больше.

— Так что там за новости принесли?

Алекс отмахнулся.

— Тощий, скажи.

— Про легавых-то? Колесо, да ты разве не знаешь?

— А, вы все про то… Ну да, ловко.

Из глубины театра донесся истошный вопль.

* * *

— Что это? Что тут такое, я тебя спрашиваю?

— Не знаю, Алексей Иваныч! В коробке за дверью стояло! Не видели наши, кто принес!

Вот бы выпить сейчас. Макар огляделся в поисках бутылки — наверняка там еще что-то осталось — и вдруг, не пойми с чего, вспомнил урок географии. Держа в руках указку, он стоял посреди класса и показывал на карте, прикрепленной к доске, Италию. Карта была странной: на ней весь мир — круг. А сама страна, которую следовало найти, походила на сапог. Так объяснял сам учитель — проще запомнить. Мать в этот час уже собирала на стол, а Дашка — ей стукнуло, может, лет пять — подражала: поила чаем из крошечной чашки куклу. Батька в ту пору еще не помер. А что вышло бы, если бы он и вовсе остался жив?

— Ааааа! Нет! Умоляю!

Алекс что, решил изуродовать и Щукина?

На днях, когда он напился и потому был в добром настрое, Макар отважился задать вопрос, который все не шел из головы.

Зачем?

Не так в лоб, конечно, как Колесо: "что ты творишь". Ну, так они и знали друг друга, видимо, много лет.

Нет, робко: "а для чего мы это сделали?"

— А почему нет?

Наверное, в этих словах был смысл. Просто Макар пока не понял — но Алексу виднее.

Он ведь вообще не ошибался. И вот с Червинским тоже. Макар бы ни в жизнь не догадался — однако Алекс показал все со стороны. И до чего ловко вышло!

Мерзкий, правда, осадок, да. И совсем ничего не ясно, кроме того, что сыщики поступили гадко с самим Макаром.

Если бы не наказ Червинского — он бы, поди, не сидел так долго без дела и не встретил снова Степку. А если бы и столкнулись — то разве он согласился бы?

И уж, конечно, в таком случае Макар бы не повстречал и Алекса.

Хорошо это или плохо?

Так сразу и не понять. Но только тогда он бы остался собой прежним, который ни черта в жизни не смыслил.

Репортер все равно наверняка не удержится, разболтает Червинскому. Что же сделать такого, чтобы он замолчал?

Надо будет спросить у Алекса, когда тот опять высадит бутылку-другую.

— Да ты что? Пальцы, да? Так я и без тебя вижу. Или, думаешь, совсем тут, с вами, паскудами, ума лишился? Я не о том тебя спрашиваю.

— Да разве я могу знать?!

А вот и бутылка. Почти полная! Глоток, другой, третий.

— Тощий, а ну иди сюда!

Похоже, все же придется взглянуть, что им принесли. Хотя и без того ясно, что лучше бы такое не видеть.

— Что это за дерьмо, вашу мать? Легкий совсем поехал?

— Алекс, подожди. Давай спокойно подумаем, — увещевал Колесо.

— Что он, сука, хочет сказать?

Алекс достал что-то из коробки и швырнул в повизгивавшего, красного Щукина.

Но она не опустела.

Макар заглянул и не сдержал тошноту.

Там, в бурой лужице, лежали тонкие женские пальцы.

И Алекс, и Колесо выругались.

— Ну… Тощий, да как так? Ну, эка невидаль, — осудил Колесо.

— Ага. А я-то уж думал — все, с таким завязали.

— Эх… Как сам, так ничего, да? Ладно, Алекс. Давай соображать. Первым делом — это тебе ответ.

— Ну так и без того ясно. Но что он значит? Должен же быть хоть какой-то смысл?

Алекс почесал лоб, прочертив на нем бурую полосу. Руку он, очевидно, выпачкал об коробку.

— Жаль, что мы сами не видели, кто ее принес. Может, разговорим Толстого?

— Ну, давай попробуем. Только он, если бы знал, не стал молчать — трусливая дрянь.

— Нет! Умоляю, господа!

— Но точно не Машкины? А то вдруг позабыл.

— Сам-то взгляни, — Алекс наклонился и достал из коробки предмет.

Макара опять разобрал рвотный позыв.

— Тонкий, короткий. Девке лет шестнадцать — восемнадцать.

— А Маруське почти двадцать шесть. И когти у нее длинные да острые.

— Ну, их и отрезать можно… Слушай, вот не стал бы ты ерундой заниматься — мы бы сейчас головы не ломали.

— Давай лучше думать о том, что есть.

Макар вернулся к бутылке, надеясь, что больше не позовут.

* * *

— Ох… Ох, беда…

— Да прекрати уже, мать!

Матрена не обращала внимания на выкрики.

— Беда… Беда…

Суд совсем скоро. А с ним — и каторга. Теперь ее не миновать.

Кто бы мог подумать, что собственные дети не станут держать язык за зубами?