Невидимые голоса

Мне снится, как я иду вниз по Маслова в мерцании фонарей. Мои воспоминания тоже мерцают.

7

Место, в котором долго живет человек, сохраняется в человеке.

Некоторые места остаются нечеловеческими. Даже вместе с живущими в них людьми.

Лес всегда будет больше. Когда мы уйдем, нас занесет песком.

8

Я уехала из Талнаха в конце 2000-х – закончила школу, поступила в университет «на материке».

В Уджей я не возвращалась с зимы 2016-го. В тот год умер дед, и я помогала бабушке переезжать из деревни в город. Я ехала на междугородном автобусе ночью. Хорошо запомнила, как ранним утром в абсолютно глухой темноте нужно было пройти несколько метров до пустой остановки по подсвеченному фарами автобуса снегу. И еще заметенный двор нашего дома, опустевшую дедову пасеку. Раньше я никогда не была в Уджее зимой – только летом, на каникулах или в отпуске.

Три года спустя, в свою первую московскую зиму, я летала в командировку в Сибирь. Из аэропорта в гостиницу мы ехали долго, сквозь лес. Я попросила таксиста остановиться на пару минут, пока не стемнело.

На обочине снег был грязный. Пришлось пройти по сугробам несколько шагов в сторону леса. Я набрала, сколько могла, снега в ладони и влепила полную горсть себе в лицо.

Потом долго смотрела на голые деревья в наступающих сумерках.

Я была дома.

Москва, 2020–2021

Дарья Трайден Фотографии с осликом

1

Я глажу серую ослицу, чья морда туго перетянута пеньковой веревкой. Стараюсь почесать под перевязью – наверное, ослице тяжело от этого колючего давления. Она хорошо пахнет и смирно стоит. У нее тоненькие ножки.

2

Листая семейные альбомы, некоторые снимки я откладывала в сторону. Они производили гипнотическое впечатление, заставляли подолгу себя рассматривать. Сначала это была детская магия, основанная на восхищении и любопытстве: я вглядывалась в пейзаж на заднем фоне, любовалась затейливой одеждой или удивительным, незнакомым выражением лица хорошо известного мне родственника, мечтая оказаться там, внутри фотографии. Притяжение чисто внешнее, эстетическое, оно постепенно развивалось в интерес к личностям и историям.

Взрослея, я стала задумываться, что скрыто за снимками, кем были мои родственники в разные моменты своей жизни. Больше всего меня интересовала, конечно, мама – та, что ходила в маленькую сельскую школу, та, что была красивой радостной блондинкой с каре а-ля Наталья Варлей, та, что в одну ночь поседела и потом год за годом оправлялась от смертей брата и возлюбленного.

Глядя на неудержимую, искрящуюся улыбку на старых фотографиях, я едва узнавала свою мать. Неужели эта семнадцатилетняя девочка – она? Неужели тут, перед зеркалом, расчесывает волосы та же самая женщина? Может ли быть, что они с дядей Сашей стоят в обнимку, и он не мертв, а она не убита горем?

Даже украшения и одежда, оставшиеся с тех времен, не подтверждали реальность прошлого – мама никогда их не носила, и казалось, что эти вещи оставлены нам на хранение давно исчезнувшим маминым близнецом. По правде говоря, та женщина с фотографий действительно не была моей мамой: меня не существовало, когда она снималась для выпускного альбома, поднимала бокал на свадьбе тети Лены, стояла под зонтом в расстегнутом плаще и тонких туфельках, позировала с изогнутыми на восточный манер руками. Разглядывая эти изображения, я впервые задумалась о маме как об отдельном от меня человеке, который предъявляет мне лишь некоторую часть себя – всезнающую, опекающую, жертвенную материнскую часть.

3

Любимая фотография – та, где мама на ослике. Модное каре, стильная оправа очков, свободный спортивный костюм, ладонь приложена ко лбу, защищая лицо от солнца. Ослик под ней красив как игрушечка. Этот снимок я рассматривала дольше всех прочих и норовила вложить его за стекло шкафа, чтобы любоваться. Мама приходила и убирала. Глядя на эти фотографии, она говорила: «Я стала такая старуха».

Маме на этой фотографии около двадцати четырех. Она закончила химфак и путешествует по Центральной Азии со своими университетскими друзьями и подругами. Эта поездка так и осталась самой яркой, долгой и далекой в маминой жизни. После она несколько раз бывала в Москве и Петербурге, и все. Мама говорила, что ей тяжело путешествовать из-за болей в спине и тазобедренном суставе, что поездка – это множество трудностей, которые ее утомляют, а она хочет спокойного домашнего отдыха. Не знаю, правда ли это. Вот же фотографии, где мама стоит у поезда, на ней тюбетейка, просторная светлая рубашка и легкие белые брючки.

Я часто спрашивала себя о том, где моя настоящая мама. Здесь, читающая книги дома, или там, где она брала билеты на долгий центральноазиатский поезд? Если обе мамы настоящие, то как вышло, что они один человек? Какая едва заметная склонность развилась в это неизбывное домоседство? И склонность ли это – или просто усталость и неуверенность, выработанная нелюбовь к неожиданностям, которые в ее жизни часто были ужасны?