Невидимые (СИ)

- Где? В каком доме? - оживился сыщик.

- У господина Коховского.

- Как они выглядели?

Бирюлев задумался, представляя темный коридор Старого Леха.

- Отпечатки в пыли.

- А мы пропустили. Где же вы их нашли?

- На втором этаже, у спальни. С краю, - убедительно уточнил Бирюлев.

- Я и впрямь сойду с ума! - с тоской сообщил Червинский. - А они... не показались странными? Что они вам напомнили?

- А вам?

Сыщик посмотрел Бирюлеву в глаза, очевидно, размышляя о чем-то, но вслух произнести не решился.

Вместо того он предложил:

- Не хотите зайти?

***

- Да за что вы нас держите тут, как скот? - причитала крестьянка, встав аккурат напротив стенного оконца. Оно, однако, и не думало открываться. - За что мы так маемся, без вины виноватые?

- Какой сегодня день? - спросила Матрена у маленькой рыжей воровки. Ее привели только вчера - в датах еще не запуталась.

- Воскресный. Десятое, июня месяца.

Прачка покачала головой.

- Ровно неделя прошла.

С тех пор ее вызвали лишь однажды. Спрашивали об убийстве, суля каторгу, а то и повешение. Про дочь, конечно, слушать не стали. А потом вернули - и забыли.

Обычное дело, по словам постояльцев.

- Вот в баню бы, - мечтательно вздохнула Матрена, расчесывая до крови искусанные клопами ноги.

- Ишь, чего захотела, - расхохотался одноглазый.

Пока наружу вышло лишь четверо. Трое - чтобы отправиться в тюрьму и исправительный дом, а вот про последнего говорили, что на волю.

Каждый раз, когда кого-то звали, Матрена вцеплялась в него мертвой хваткой и просила передать весточку детям. Как правило, ее отпихивали. Но кто-то и соглашался - но только те возвращались обратно.

Выпущенный же не сказал ни да, ни нет. Оставалось надеяться, что на радостях он подобрел и поспешил исполнить волю случайной соседки... Только, по правде, Матрена ни на миг в это не верила. Наверняка счастливчик вовсю хлестал горькую - праздновал избавление, забыв обитателей хлева.

- Угомонись, Татьяна. Не голоси, - попросила Матрена. - Толку с того?

Как оказалось, вовремя вступила. Только крестьянка сделала шаг от двери, чтобы дать отповедь - как та отворилась. Не отклонись она - так зашибли бы. Отойдя подальше, баба тут же передумала спорить.

В хлев бросили очередного - плюгавого, крючконосого, в штопанной засаленной поддевке.

Потирая ушибленное колено, он проковылял к стене, сев рядом с Матреной.

- Э-эх... Проклятущие! - опомнившись, погрозил двери кулаком.

Соседи хмыкнули.

- И ведь не сделал же ничего! На ровном месте схватили - да и приперли сюда!

- Как и все. Да, как и все, - повторила любимую присказку крестьянка.

- Я мимо проходил! Гляжу - дверь открыта. Я и вошел. Отчего не войти?

- Спер что?

- Да когда бы? Оглядеться не успел - как эти за мной следом вломились и сюда привели.

- Ой ли? - недоверчиво усмехнулся одноглазый.

- Да ей-богу! Только наверх забрался. А там прямо в коридоре - висельник! Из крыши прямо свисает! Ну, так я малость и растерялся. А тут - они.

- Грех какой, - осенила себя крестом крестьянка. - Все-то баре шуткуют, жизнь им не мила.

- Не. Легаши сказали - он не сам. Невидимки, говорят, - объяснил новый. - Те, что богатеев старых потрошат.

- Невидимки? - взвилась Матрена. - Да точно ли?

- Верно-верно. Этот, висельник-то, тоже всякий хлам у себя держал. А то что б я к нему пошел?

- Ох...

Матрена тоже перекрестилась, произнося про себя слова не молитвы о погибшей душе, но благодарности. Ну, сейчас-то тюремщики должны понять, что она не убивала Старого Леха. Может, теперь про нее все-таки вспомнят - и, если не выпустят, так хотя бы наказание определят?

***

Елена не представляла, сколько дней провела в заточении.

Иногда деревянная крышка колодца поднималась, и она видела небо - свет или тьму. И все. Явно недостаточно, чтобы сутки считать.

Сперва она думала, что умрет: от отчаяния ли, либо задохнется от сырости во влажном, наполненном червями, земляном склепе.

Елена долго кричала - до тех пор, пока не сорвала голос и не смогла лишь сипеть.

Никто не откликнулся.

С тех пор прошло очень много времени, но почти ничего не происходило и не менялось. Разве что крышку порой снимали. В нее закидывали хлеб и спускали ведро с водой. Один раз Елена попробовала его сдернуть, уцепившись за веревку. Не вышло - та тут же втянулась наверх.

Хлеба было мало. Постоянно хотелось и есть, и пить. Но хуже всего - холод. Он пронизывал, к нему не удавалось привыкнуть.

Ходила она в угол ямы, и остро чувствовала запах собственных нечистот.

Все.

Елена не знала, где находится. Схватив ее на улице и затолкав в повозку, похититель прижал к лицу мерзко пахнувшую тряпку. Актриса старалась не дышать - рискуя уже не уснуть, а оказаться задушенной - но зелье все-таки победило.

Очнулась Елена, лежа на влажной земле вот в этой самой яме.

Очевидно, те, к кому она заглядывала в гости, чувствовали себя похоже.

Впрочем, нет. Они приходили в себя. Вставали на ноги. И шли, шли - на улицу, на службу, в театр, куда угодно. Шли на свет. На них не давили сырые стены и вечная темнота.

Наверное, так и в самом деле выглядит смерть.

А может, Елена и впрямь уже умерла?..

Почему она здесь?