Невидимые всадники. Культы одержимости глазами ученых

Де Бросс не без юмора описывает культ питона у населения Гвинейского залива, перемежая свидетельства очевидцев и свои рассуждения забавными историями о том, как чернокожие преследовали белых гостей, если те по незнанию обижали их любимых змей. Он сравнивает верования различных африканских племен с религией древнего Египта и приходит к выводу, что первоначально многобожие носило фетишистский характер. Предполагая существование невидимых сил и страшась их, первобытные фетишисты объединяли в своем сознании невидимую силу и видимый объект – собственно фетиш, которым могло быть животное, камень, растение или что-то еще. Так, по мнению французского просветителя, и возникли первобытные культы, которые позже превратились в «туманные дебри древней мифологии».

Де Бросс совершает своего рода революцию, выводя этнографические исследования из-под власти теологии и демонологии. За верой в духов и языческих божеств, по его мнению, скрывается вовсе не дьявольское наваждение, а всего лишь игра воображения, помноженная на «невежество и варварство». Чем еще можно объяснить «безумную экзекуцию», когда змеепоклонники уничтожили «почти всех свиней в стране» после того, как принадлежащий некоему голландскому колонисту кабан сожрал питона?

Обобщая накопленные сведения, де Бросс описывает, как западноафриканские «дикари» поклоняются своим индивидуальным и племенным фетишам, обращаясь к ним по самым разным нуждам – вызвать дождь, добиться победы в войне, наловить много рыбы… Его нисколько не ужасают обряды жителей Гвинеи, поскольку никакой бесовщины в них он не видит. Культ питона в Уиде (к слову, сохранившийся там до сих пор) де Бросс описывает вполне добродушно, пусть и с высокомерием просвещенного колонизатора:

«Полосатые змеи, хотя они и безвредны, становятся, однако, всем в тягость благодаря своей чрезвычайной фамильярности: в большую жару они заползают в жилище, размещаются на мебели, проскальзывают даже в постели, где часто и рожают своих детенышей. Никто не осмеливается их согнать, но бегут за соседним жрецом, который берет фетиш на руки и тихо выносит во двор. Если хотите навсегда лишиться дружбы негров, нет лучшего средства, как заговорить о змее без должного уважения: они тотчас затыкают уши и бегут от всякого общения с нечестивыми» [Бросс, 1973: 26].

Эпоха Просвещения – это постепенное вытеснение из европейского идеологического пространства культа Бога культом разума. Соответственно этому меняется и трактовка антропологического антипода, европейского Другого: теперь «дикари» и язычники – это в первую очередь невежды, а не дьяволопоклонники. Колониальную политику начинают проводить под флагами уже не христианизации и мирового экзорцизма, а гуманизации и просвещения.

Нетрудно увидеть, что программа экзорцизма, изменив свое содержание, не изменила сути: миссия евангелизации народов сменилась миссией просвещения и цивилизации, но сам мотив изгнания никуда не делся. Только изгонять из умов и тел покоренных туземцев просвещенные европейцы принялись не «духов злобы поднебесной», а демонов варварства, отсталости, необразованности. Чем по большому счету является модернизация, как не экзорцизмом без бога?

Внерелигиозные колонизаторы рассматривали духов и богов туземных народов как враждебные, вредные иллюзии, проявления культурно-исторической инерции. На смену клерикальному подходу пришел светский, но для самих туземцев это мало что поменяло. Белые люди по-прежнему силились «выселить» из их жизни духов, а в одержимости стали видеть проявления социальных недугов и коллективной психической нестабильности.

Идеи Шарля де Бросса имели развитие. Он, хотя и был вольнодумцем, оставался верующим католиком, а потому в своих антропологических построениях делал исключение для «избранного народа»: евреи, а вслед за ними и христиане у де Бросса – единственные, чьи религиозные воззрения и культурные практики развились не из фетишизма, а из первоначально явленной им свыше истины. Из-за такой религиозной избирательности де Бросса его труды подверглись бурной критике со стороны идейных наследников. Несмотря на то что термин «фетишизм» надежно вошел в культурную антропологию и религиоведение (а затем перебрался и в психоанализ), позднейшие эволюционисты уже не выделяли из общего числа людей иудеев и христиан, находя у них следы того же самого фетишизма.