Невидимые

***
Еще глоток. Покуда допоздна
исходишь злостью, завистью и ленью,
и неба судорожная кривизна
молчит, не обещая искупленья —
сложу бумаги, подойду к окну
подвальному, куда сдувает с кровель
обломки веток, выгляну, вздохну,
мой рот кривой с землей осенней вровень.
Мудрим, мудрим, а цельность — вот она,
как на ладони, и по всем приметам
церквушка, изнутри озарена
чуть теплящимся аварийным светом,
и лист ночной, и крест, и ветра свист —
неугасимой, невеселой силе,
подчинены. Ах, друг-позитивист,
куда как страшно двигаться к могиле!
Философ мой, уйми свой вздох и всхлип.
Сухая речь пылает, как берёста,
от Ориона до созвездья Рыб.
Все хорошо. Все сумрачно и просто.
Я трепет сердца вырвал и унял.
Я превращал энергию страданья
в сентябрьский окрик, я соединял
остроугольные детали мирозданья
заподлицо, так плотник строит дом,
и гробовщик — продолговатый ящик.
Но что же мне произнести с трудом
в своих последних, самых настоящих?

***
Георгия Иванова листая
на сон грядущий, грустного враля,
ты думаешь: какая золотая,
какая безнадежная земля
отпущена тебе на сон грядущий,
какие кущи светятся вдали —
живи, дыши, люби — охота пуще
неволи, тяжелей сырой земли,
взлетаешь ли, спускаешься на дно —
но есть еще спасение одно…

***
Существует ли Бог в синагоге?
В синагоге не знают о Боге,
Существе без копыт и рогов.
Там не ведают Бога нагого,
Там сурово молчит Иегова
В окруженье других иегов.

А в мечети? Ах, лебеди-гуси.

Там Аллах в белоснежном бурнусе
Держит гирю в руке и тетрадь.
Муравьиною вязью страницы
Покрывает, и водки боится,
И за веру велит умирать.

Воздвигающий храм православный

ты ли движешься верой исправной?
Сколь нелепа она и проста,
словно свет за витражною рамой,
словно вялый пластмассовый мрамор,
непохожий на раны Христа.

Удрученный дурными вестями,

Чистит Розанов грязь под ногтями,
Напрягает закрученный мозг.
Кто умнее — лиса или цапля?
И бежит на бумаги по капле
Желтоватый покойницкий воск.