Невидимые

***
Иди, твердит Господь, иди и вновь смотри, —
(пусть бьется дух, что колокол воскресный), —
на срез булыжника, где спит моллюск внутри,
вернее, тень его, затверженная тесной
окалиной истории. Кювье
еще сидит на каменной скамье,
сжимая череп саблезубой твари,
но крепнет дальний лай иных охот,
и бытием, сменяющим исход,
сияет свет в хрустальном черном шаре.
Не есть ли время крепкий известняк,
который, речью исходя окольной,
нам подает невыносимый знак,
каменноугольный и каменноугольный?
Не есть ли сон, едва проросший в явь,
январский Стикс, который надо вплавь
преодолеть, по замершему звуку
угадывая вихрь — за годом год —
правобережных выгод и невзгод?
Так я тебе протягиваю руку.
А жизнь еще полна, еще расчерчен свет
раздвоенными ветками, еще мне,
слепцу и вору, оставлять свой след
в твоей заброшенной каменоломне.
Не камень, нет, но — небо и гроза,
застиранные тихие леса,
и ударяет молния не целясь
в беспозвоночный хор из-под земли —
мы бунтовали, были и прошли
сквозь — слышишь? — звезд-сверчков упрямый, точный шелест.

***
Организация Вселенной
была неясной нашим предкам,
но нам — сегодняшним, ученым, —
ясна, как Божий одуванчик.
Не на слонах стоит планета,
не на китах и черепахах,
она висит в пустом пространстве,
усердно бегая по кругу.

А рядом с ней планеты-сестры,

а в середине жарко солнце,
большой костер из водорода
и прочих разных элементов.
Кто запалил его? Конечно,
Господь, строитель электронов,
непостижимый разработчик
высокой физики законов.

Кто создал жизнь? Конечно, он же,

Господь, великий Рамакришна,
подобный самой главной мета —
галактике гиперпространства.
Он наделил наш разум телом,
снабдил печалью и тревогой,
когда разглядывает землю
под неким супермелкоскопом.

А мы вопим: несправедливо!

Взываем к грозному Аллаху,
и к Богородице взываем,
рассчитывая на защиту.
И есть в Америке баптисты,
что просят Бога о работе,
шестицилиндровой машине
и крыша чтоб не протекала.

Но он, великий Брахмапутра,

наказывает недостойных,
карая неизбежной смертью
и праведника, и злодея.
Младенец плачет за стеною.
На тополя снежок ложится.
Душа моя еще со мною,
дрожит, и вечности боится.

Напрасен ладан в сельской церкви,

напрасны мраморные своды
Святопетровского собора
в гранитном, медном Ватикане.
Под черным небом, в час разлуки,
подай мне руку, друг бесценный,
чтоб я отвел глаза от боли,
неутолимой, словно время.