Невидимый

— Берегись! — кричали всѣ, колотя наобумъ и ни во что не попадая. Держи его. Запри дверь! Не выпускай! Я что-то поймалъ! Вотъ онъ!

Поднялось просто какое-то вавилонское столпотвореніе. Всѣмъ какъ будто доставалось одновременно, и Санди Уоджерсъ, со своей обычной сообразительностью и еще освѣженный крѣпкимъ ударомъ въ носъ головою, отворилъ дверь и началъ отступленіе. Остальные тотчасъ поваляли за нимъ и въ уголкѣ у двери происходила съ минуту страшная давка. Удары продолжались. У Фиппса, унитарія, былъ вышибленъ зубъ, а у Генфрея повреждено ухо. Джафферсъ получилъ пощечину и, обернувшись, поймалъ что-то, что отдѣляло его въ давкѣ отъ Гокстера и мѣшало имъ сойтись. Онъ ощупалъ мускулистую грудь, а черезъ минуту вся куча борющихся, неистовство павшихъ людей вывалилась въ полныя народомъ сѣни.

— Поймалъ! — гаркнулъ Джафферсъ захлебываясь.

Онъ кружась пробирался сквозь толпу и, весь красный, съ надувшимися на лбу жилами, боролся съ невидимымъ противникомъ. Толпа отшатывалась направо и налѣво передъ удивительнымъ поединкомъ, который качаясь несся къ выходу и кубаремъ слетѣлъ съ шеста ступенекъ крыльца. Джафферсъ вскрикнулъ задавленнымъ голосомъ, все еще не выпуская противника и сильно работая колѣнями, перекувырнулся и, подмятый имъ, со всего размаха ударился годовою о землю. Только тогда онъ разжалъ пальцы.

Раздались тревожные крики: «Держи его!», «Невидимка!» и т. д., и какой-то молодой человѣкъ, никому изъ присутствующихъ незнакомый и имя котораго такъ и осталось неизвѣстныхъ, тотчасъ бросился впередъ, что-то поймалъ, кого-то выпустилъ и упалъ на распростертое тѣло констэбля. Посреди дороги крикнула женщина, кѣмъ-то задѣтая; собака, которую, повидимому, кто-то ударилъ, завизжала и съ воемъ бросилась во дворъ Гокстера, — тѣмъ и завершилось прохожденіе Невидимаго. Съ минуту толпа стояла, изумленная и жестикулирующая, затѣмъ наступила паника и размела ее по деревнѣ, какъ порывъ вѣтра разметаетъ сухіе листья. Но Джафферсъ лежалъ совсѣмъ тихо, съ обращеннымъ кверху лицомъ и согнутыми колѣнями, у подножія лѣстницы трактира.

VIII На пути

Восьмая глава чрезвычайно коротка и повѣствуетъ о томъ, какъ мѣстный любитель-натуралистъ Гиббинсъ тихонько дремалъ себѣ, лежа на широкой открытой дюнѣ и воображая, что вокругъ, по крайней мѣрѣ, за версту нѣтъ ни души, какъ вдругъ услышалъ совсѣмъ рядомъ, какъ будто кто-то чихалъ и кашлялъ, и бѣшено ругался про себя. Онъ оглянулся, но не увидѣлъ ни кого. Тѣмъ не менѣе голосъ звучалъ явственно и продолжалъ ругаться, съ разнообразіемъ и широтою, свойственными ругани образованныхъ людей, возвысился до крайняго продѣла, потомъ началъ затихать и замеръ въ отдаленіи, направляясь какъ будто въ Абердинъ. Донеслось еще одно отчаянное чиханіе, и все смолкло. Гиббинсъ нечего не зналъ объ утреннихъ событіяхъ, но феноменъ, по своему поразительному и тревожному характеру, нарушилъ его философское спокойствіе; онъ поспѣшно всталъ, сошелъ съ крутого холма и изо всѣхъ силъ заторопился въ деревню.

IX Мистеръ Томасъ Марвель

Предстаньте себѣ мистера Томаса Марвеля: это былъ человѣкъ съ толстымъ, дряблымъ лицомъ, цилиндрически выдающимся впередъ носомъ, влажнымъ, огромнымъ, подвижнымъ ртомъ и щетинистою бородою самаго страшнаго вида. Фигура его имѣла наклонность къ полнотѣ, и короткіе члены дѣлали эту наклонность еще болѣе замѣтной. На немъ была опушенная мѣхомъ шелковая шляпа, а частая замѣна недостающихъ пуговицъ бичевками и башмачными шнурками, въ самыхъ критическихъ пунктахъ его туалета, обнаруживала закоренѣлаго холостяка.

Мистеръ Томасъ Марвель сидѣлъ, опустивъ ноги въ канаву, у дороги черезъ дюны въ Абердинъ, мили за полторы отъ Айпинга. На ногахъ у него, кромѣ носковъ неправильной шкурной работы, не было ничего и большіе пальцы ихъ, широкіе съ на заостренными концами, напоминали уши насторожившейся собаки. Не спѣша, — онъ все дѣлалъ не спѣша, собирался онъ примѣрить пару сапогъ. Уже давно не попадалось ему такихъ крѣпкихъ сапогъ, но они были велики, между тѣмъ какъ прежніе въ сухую погоду были какъ разъ въ пору, но для сырой — подошвы ихъ оказывались слишкомъ тонкими. Мистеръ Томасъ Марвель терпѣть не могъ просторныхъ сапогъ, но онъ терпѣть не могъ также и сырости. Онъ никогда до сихъ поръ не обдумывалъ основательно, что изъ этого было хуже, и теперь день выдался прекрасный, и дѣлать ему было больше нечего. И вотъ, составивъ изъ четырехъ сапогъ изящную группу на газонѣ, онъ сѣлъ и началъ на нихъ смотрѣть. Но среди злаковъ и молодого лопушника обѣ пары вдругъ показались ему удивительно безобразными. Раздавшійся позади его голосъ нисколько не удивилъ его.

— Какъ ни какъ, а сапоги! — сказалъ голосъ.

— Благотворительскіе сапоги, — замѣтилъ мистеръ Томасъ Марвель, нагнувъ голову на бокъ и косясь на нихъ непріязненно, и которая самая дрянная пара въ цѣломъ свѣтѣ, ей Богу, ужъ и сказать не могу,

— Гмъ… — промычалъ голосъ.