Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945

Однажды мы получили приказ, согласно которому необходимо было делать дубликат больничного предписания на каждого раненого. Долгое время мы не знали, чем был вызван подобный приказ; но затем капрал, которого отправили в Пиллау, чтобы доставить обратно наши одеяла и носилки, выяснил, в чем дело. Корабль с 2 тысячами раненых на борту был торпедирован русской подводной лодкой вскоре после того, как он покинул гавань Пиллау. Он затонул в течение нескольких минут, спасти удалось всего нескольких раненых, а установить личности остальных не было возможности.

Отныне на любого раненого, который поднимался на борт судна, заполнялся дубликат больничного предписания. Вскоре его стали называть «билет для торпеды».

Я распустил роту, которая охраняла территорию завода. Кухня и столовая были разрушены прямым попаданием бомбы во время авиационного налета, и все повара погибли под их развалинами.

Бригада хирургов, которая помогала нам, больше не могла продолжать свою работу, так как здание, в котором они проводили операции, находилось под постоянным обстрелом. Они покинули нас. Командир местного гарнизона, который оказал нам большую помощь, посетил госпиталь с прощальным визитом накануне эвакуации. Телефонная связь была прервана. Когда лед начал таять, мы остались без наших «пани». Капитан СС отправился в Пиллау. Латвийские медсестры решили пробираться в Данциг.

В очередной раз мы остались один на один с русскими. Они были в 8 километрах от нас.

Глава 34 Музыка небес

На территории авиационного завода, рядом с административным зданием, располагался дом, в котором некогда жил управляющий. Мы никогда его не видели – он сбежал при первых же признаках приближения опасности. Из всего персонала на заводе остались только несколько инженеров, мастеров и старых рабочих. С грустью они наблюдали за разрушением завода, которому они отдали много лет своей жизни; и – трогательно и искренне – они делали все, чтобы нам помочь.

Когда стало ясно, что Хейлигенбейль не будет взят русскими с ходу, управляющий прислал из Германии специальный самолет, чтобы забрать все его рыболовецкое снаряжение и несколько чемоданов, забитых туфлями. Летчик пришел прямо ко мне в комнату; он был обаятельный человек и очень переживал о порученном ему деле. Чтобы успокоить его совесть, мы посадили к нему на самолет двух пациентов с ранениями в голову. Туфли мастера Одебрехта, проживавшего в Берлине, на Вильгельмштрассе, были и в самом деле очень хороши. Мы раздали их французским военнопленным, сопровождавшим группы беженцев, и они были очень рады неожиданному подарку.

Регау отправился обследовать виллу директора и вернулся обратно весьма довольным.

– Там имеется радиоприемник в прекрасном состоянии. Сегодня воскресенье. Через полчаса будут передавать симфонию до минор Брукнера. Послушаем?

– Обязательно послушаем.

Мы спросили Мокасина, хочет ли он пойти с нами, и он захватил с собой кофе и водку. Затем направились на виллу директора.

Комната была украшена богато, но совершенно безвкусно; но самое главное, что еще ни разу в своей жизни я не видел радиоприемник таких громадных размеров. За 2 минуты Мокасин нашел кофеварку, а также большие граненые стаканы; все удобно расположились в мягких креслах, просто утонув в них, забросив ноги на стол. Мы точно знали, что больше никто здесь жить не будет. Регау в течение одной или двух минут рассказывал нам о музыке, которую мы собирались слушать. Особенно ему нравилась четвертая увертюра, в которой шорох лесной листвы внезапно прерывается плясками мальчиков. «Находясь в гуще жизни, – говорит эта музыка, – не забывай о смерти». Концерт начался.

И сразу же мир, заполненный кровью и болезнями, опасностями и острыми запахами, страхом и голодом, холодом и отчаянием, отравленный и больной мир, в котором мы жили долгое время, куда-то исчез. Мокасин все еще стоял возле кофеварки, я сделал жест, чтобы он взял себе кресло; он слегка кивнул мне в знак благодарности. Первая увертюра завершилась.

Мы посмотрели друг на друга; никто не сказал ни единого слова; выпили водки. Затем началась вторая увертюра. Однако наше приподнятое настроение вскоре улетучилось; мы все явственно услышали свист летящего крупнокалиберного снаряда, которыми русские в последнее время обстреливали город. Во время адажио мы попытались поймать взглядом этот снаряд. В течение почти 20 секунд мы могли слышать все нараставший свист, как в неком демоническом крещендо; однако он пролетел выше нас и разорвался в стороне. Дом тряхнуло; задрожали кофейные чашки; мы сделали по большому глотку водки.

Через 3 минуты прозвучал свист очередного снаряда, на этот раз он разорвался несколько ближе. Мы вновь посмотрели друг на друга. Пора было спускаться в подвал. Завершилась вторая увертюра.

Идти или не идти? В середине третьей увертюры послышался свист еще одного снаряда, и я спросил Мокасина:

– Пойдем вниз?

Он глянул на меня:

– В этом нет необходимости! Ваше здоровье!

Все выпили, и Мокасин вновь наполнил наши стаканы водкой. Скерцо закончилось.

Регау сказал: