Невидимый город

И она прожила три года
И родила ему сына.
Позвали они соседей,
Чтоб дать имя ребенку,
И сосед говорит той ведьме,
Он такие слова ей молвил:
«Молодица, летавица-ведьма,
Не спляшешь ли малое хоро,
Ведьмино малое хоро?»
Отвечала ему та ведьма:
«Ай же ты, сосед наш добрый,
Пусть отдаст мне юный витязь,
Правое крыло отдаст мне,
Без него хоро не спляшешь!
«Молодица, летавица-ведьма,
Убежишь ты, нет тебе веры».
Ведьма на то отвечает:
«Ой же ты, юный витязь,
Если так за меня боишься,
Заприте малые двери,
Двери малые и большие,
Тогда и спляшется хоро».
Заперли малые двери,
Двери малые и большие,
Достал он крыло летавицы.
А она заплясала хоро
И через трубу улетела.
Свекровь ее призывает:
«Молодица, летавица-ведьма,
Плачет дитя по качанью,
По качанью да по сосанью».
Отвечает ей летавица:
«Как только дитя заплачет,
Заплачет дитя по сосанью,
Клади ты его под стрехи,
Пошлю я мелкие росы,
Чтоб накормить сыночка.
А ежели дитя заплачет,
Заплачет дитя по качанью,
Клади ты его в люльку,
Повею я тихим ветром
И покачаю сыночка».
Свекровь она обманула.
Когда дитя закричало,
Заплакало по качанью,
Его положила в люльку.
Не тихий ветер повеял,
Влетела в дом летавица,
Схватила она сына
И похвалилась мужу:
«Ой же ты, юный витязь,
Как это ты придумал
В доме держать летавицу,
Чтоб любила тебя ведьма»!

У Сайнема мурашки побежали по спине. Странно, он даже не подумал о Десси, хотя, может статься, песня как раз про таких, как она. Нет, сейчас в мире существовал только голос Дари, только ее отчаянная любовь. Вряд ли у Дари когда-нибудь были крылья, хоть видимые, хоть невидимые, но в ней тоже жила сила, и сейчас, поверив в чары заговоренной ложки, она впервые осмелела настолько, что позволила этой силе показать себя.

Арнвер вскочил на ноги и с размаху грохнул кувшин об пол.

– Ну, утешила! Ну, красавица моя, горазда ты песни петь! – Он покачнулся и тяжело опустился на стул. – Я свое слово держу, проси что хочешь!

– Я… я не знаю. – Дари вновь заробела, покраснела и опустила глаза. – Мне ничего не надо.

– Вот ведь какая! А чего глаза тупишь? Видать, все же надо чего-то, да сказать боязно? И правда, чего на людях говорить. Эй, хозяин, у вас нынче комнаты свободные есть?

– Есть, как не быть, – отозвался за хозяина Тами Самый Младший.

– Вот и ладно, хочешь, красавица моя, о своем деле без свидетелей потолковать?

Дари кивнула.

– Вот и славно, люблю сговорчивых. Ты только мне по лестнице подняться помоги, а там уж я… Ты не смотри, что я на ногах плохо держусь, лежа я еще о-го-го, ты уж мне поверь.

Глава 26

Солнце спускалось за реку, башни королевского дворца еще купались в золоте его последних лучей, а внизу, во дворах, уже сгущались тени, и от земли и стен явственно тянуло холодом.

В Саду Референдария снова разговаривали двое. Оба в синих траурных одеждах, оба с короткими мечами на украшенных золотом поясах. Один из них был похож и лицом, и фигурой на Стакада с Рагнахаром, но по виду выходило, что он будет помоложе первого и постарше второго. Его правое запястье украшал тяжелый шипастый браслет солнцепоклонника. Его собеседник был молод, высок ростом, черноволос, черноглаз и красив яркой чужеземной красотой. На его шее висело ожерелье из волчьих когтей, оправленных в золото.

– Может быть, ты знаешь, что случилось? Для чего мы понадобились королю в такое время? – спросил Армед-чужанин у своего будущего шурина.

– Признаться честно, я не ожидал увидеть тебя здесь, Армед, – ответил Хильдебранд Кельдинг, дядя короля и верховный главнокомандующий Королевства. – Когда Рагнахар позвал меня сюда, я подумал, что он, возможно, нуждается в совете перед брачной ночью. Другой причины для разговора в такой день я просто не мог измыслить. Но тогда при чем тут ты?