Невидимый город

Сайнем шел к дворцу переулками, следя за тем, как поднимается над крышами домов Звезда Фонарщика. У восточных ворот его уже поджидал какой-то юный чужанин, так низко надвинувший на брови шапку, что нельзя было различить лица. Знаком приказав Сайнему молчать, он повел его по лабиринту дворов, избегая освещенных окон и помещений, откуда доносились человеческие голоса. Затем провожатый открыл своим ключом маленькую дверь в проеме одной из арок, и они поднялись по узкой винтовой лестнице в темные покои.

Чужанин опустился на колени перед большим камином, раздул огонь и наконец снял шапку, позволив длинным черным волосам рассыпаться по плечам.

– Здравствуй, Аин, – сказал Сайнем.

Он был не слишком удивлен: Аин по-прежнему пользовалась притираниями с запахом мускуса и можжевельника – еще на улице волшебник уловил аромат и заподозрил, что это может быть его старая знакомая. Однако тот факт, что сестра Армеда, вместо того чтобы готовиться к своей свадьбе с Хильдебрандом, в столь поздний час желает побеседовать с мужчиной наедине, пришелся ему не по душе. Аин трудно назвать наивной и неопытной девицей, а значит, у ее поступка есть какая-то серьезная причина. Она вела свою игру, а Сайнем ужасно не любил играть в чужие игры.

Меж тем Аин не произносила ни слова, а лишь глубоко и взволнованно дышала, облизывая якобы пересохшие губы маленьким розовым язычком и как бы невзначай демонстрируя волшебнику свою высокую грудь и лебединую шею. Эти ужимки понравились Сайнему еще меньше, и он, нарочно отвернувшись от девушки, принялся изучать резные доски над камином. Старый чужанский обычай: вешать вблизи очага доски с мудрыми изречениями, чтобы снова и снова перечитывать их в зимние вечера и учить по ним детей. Эти доски, похоже, резали уже в Королевстве, стихи на них были написаны на местном языке и касались свойств различных деревьев. Такое смешение обычаев чужан и Королевства показалось Сайнему забавным, и он с удовольствием сделал вид, что погружен в чтение.

От дуба будешь ты с теплом,
Коль стар и высох он.
Сосна, хоть даст приятный дух,
Да много искр притом.

Береза быстро прогорит,

Каштан – и не займется.
Боярышник – он всем хорош,
По осени руби.

Растает воском остролист,

Зеленым жги его.
Вяз только тлеет, словно лен, –
И не дает огня.

Бук на зиму себе бери

И тису не забудь.
Продать зеленой бузину
Не дело никому.

От груш и яблонь аромат

Тебе наполнит дом.
Пахнет ракитника цветком
От вишни в камельке.

А ясень – гладок, сероват –

зеленый иль сухой.
Бери его и жги подряд:
Окупится стократ[10].

– Халдон! – Аин наконец не выдержала и прервала молчание, воспользовавшись именем, которое когда-то дал Сайнему ее брат. На языке чужан «Халдон» означало «живучий», «тот, кто упрямо борется за жизнь». Это было одно из самых почетных имен, в семьях его давали любимым и долгожданным сыновьям, чтобы те росли здоровыми и удачливыми.

– Халдон, как я рада, что ты пришел! – продолжала девушка. – Мне так страшно.

На этот раз ей удалось его удивить. Аин была не из пугливых, а для чужанина или чужанки признаться в собственном страхе – величайший позор. Неужели то, что Сайнем счел кокетством, оказалось истинным страхом?

– Что случилось? – спросил Сайнем мягко. – И где Армед?

– Его срочно позвал к себе король, – ответила Аин. – Говорит, что-то важное. Он хотел послать за тобой слугу, но я запретила. Я не хочу, чтобы о тебе кто-то знал, ты будешь мой кинжал под одеждой. – И она томно улыбнулась, тем самым придавая своим словам особый смысл.

Сайнем тоже не мог не улыбнуться: Аин была просто Аин, она сама едва различала грань между страхом и возбуждением, между смиренной просьбой о защите и попыткой незаметно взять мужчину за яйца, для нее одно вытекало из другого.

– Чего ты боишься?

– Если бы я знала! – Девушка вскочила на ноги и принялась ходить по комнате, постепенно и незаметно приближаясь к волшебнику. – Я просто чувствую это. Будто меня накрыли одеялом и сжимают. Здесь все холодное, темное, давит. Не знаю.

– Ты боишься Хильдебранда?

– Что? – Аин резко остановилась, потом сделала еще шаг навстречу Сайнему, и они внезапно оказались стоящими буквально нос к носу, так что острые соски Аин, проступавшие сквозь платье, касались груди Сайнема.

Волшебник кусал нижнюю губу: ему было смешно.

«Меня не купишь, милая, – подумал он. – То, что я отдаю, я отдаю добровольно. Я дарю, а не меняюсь». И тут же понял, что раздувается от гордости за свою чистоту и неподкупность, и рассмеялся снова.