Невидимый город

И, прижав ее к губам, она негромко, глуховатым, невыразительным голосом заговорила:

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес,
Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,
Оттого что я о тебе спою – как никто другой.

Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,

У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца –
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя – замолчи! –
У того, с которым Иаков стоял в ночи.

Но пока тебе не скрещу на груди персты –

О проклятие! – у тебя остаешься – ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, –
Оттого что мир – моя колыбель, и могила – мир[6].

– Дальше делай все так, как тебе Сайнем велел, – закончила Десси. – Только смотри, не жалуйся потом.

– Да что вы, я вам до концца жизни благодарна буду, что хотите просите, ничего не жалко…

Дарин, не переставая кланяться, исчезла за дверью.

– Не знает она, чего просят в таких случаях, – усмехнулась Десси.

И пока Сайнем соображал, в чем соль шутки, добавила, все с той же улыбкой:

– Вот и я тебя так когда-то присушивала.

– Ты? – переспросил Сайнем.

– Угу! Попросила братца Дудочника, чтобы он для меня заклинание посильнее нашел, он их много знает. – И снова без малейшей паузы, не давая ему опомниться: – Хочешь отсушу?

Сайнем присел на кровать:

– Ты же говорила, твои присушки не отсушиваются.

– Так то мои! – усмехнулась женщина.

Волшебник хорошенько обдумал и этот ответ, и вопрос, который ему предшествовал. Вдоль и поперек. До той черты, до которой у него хватало понимания. И ответил, спокойно, вдумчиво, ясно зная, что существо, сидящее рядом с ним на кровати, не играет словами и почти не понимает шуток. Точнее, не представляет себе разницы между игрой и «серьезной» жизнью, между шуткой и истинной правдой. Поэтому Сайнем сказал как мог серьезно и ей, и самому себе:

– Не нужно. Что сделано, то сделано. Сделано с добрым сердцем и сделано на добро. Я тебе пригожусь в столице, не надо меня раньше времени отпускать с перчатки.

– Ну раз так, иди сюда, – молвила Десси и прихлопнула ладонью свечу.

Глава 8

Молодой король Рагнахар Кельдинг, раскрасневшийся, суровый и решительный, сбежал по крутой каменной лестнице во дворик замка и остановился перед Стакадом Мудрым.

– Отец! Отец, это несправедливо! Я так старался, а ты…

Одет король был не по-королевски: кожаные штаны и высокие сапоги для верховой езды, белая льняная рубашка, безрукавка из шкурок выдры. Простоволос, но золотые кудри сияли лучше всякой короны. Стакад же, напротив, одевался всегда хоть и не броско, но с продуманной роскошью: в разрезных рукавах черного камзола из тонкой шерсти проблескивала темно-зеленая парча, плащ скрепляла брошь из двух золотых спиралей, пояс собран из бронзовых блях и выглядел куда роскошнее простого пояса Рагнахара, хотя висел на нем не меч и даже не широкий охотничий нож, как у короля, а всего лишь испачканный чернилами небольшой кисет.

Стакад приподнялся с мраморной скамьи и к вящему ужасу Рагнахара преклонил перед ним колено. Делал он это медленно и оттого особо торжественно, но даже не слишком наблюдательный Рагнахар понял: отец медлит еще и потому, что ему трудно двигаться, – мучит одышка и колено плохо сгибается. «Через двадцать лет я сам таким буду! – вдруг понял Рагнахар. – Как там дед говорил: хочешь до старости оставаться гибким и ловким – не проводи дни в седле, а ночи на земле, не бери в руки оружие иначе как для охоты. Тогда и шрамы не стянут твое тело, будто сыромятными ремнями, и суставы не сотрутся и не закаменеют. Только все равно не порадуешься такой жизни: дым глаза выест, запах женской стряпни да детской мочи весь нюх перешибет. Лучше уж попить вольного ветра, сколько тебе судьба подаст, да и на покой. Вот и отец теперь идет путем деда…»

Он подхватил Стакада под локоть и сказал с упреком:

– Зачем это нужно, отец? Мы здесь одни.

– Затем, что ты король, мой сын, – спокойно ответил Стакад.

Он все еще немного задыхался, но голос его прозвучал так уверенно и сурово, что Рагнахар мгновенно превратился из снисходительного, все понимающего и жалостливого юноши в глупого нашкодившего щенка, которому больше всего хотелось спрятаться под скамью и закрыть морду лапами.