Невилл Чемберлен

Лучшим уроком, какой получил Невилл Чемберлен, был тот, что сотрудничество со столь беспринципным человеком, как Дэвид Ллойд Джордж, не может кончиться ничем хорошим. «Мне очень не хочется бросать начатую работу, тем более после всех неудач. Но при существующих условиях, то есть под началом Л. Д. продолжать что-либо безнадежно. С ним действительно невозможно работать, и я думаю, что при таком стиле руководства он скоро попадет в беду»[88]. Премьер-министру же просто нужен был «козел отпущения», который в случае чего примет на себя всю тяжесть общественного мнения за неудачи новых инициатив. Как заметил один из лейбористов в ходе слушаний этого вопроса в палате общин: «Если один человек, да еще и не член этой палаты, терпит неудачу в своей миссии… правительство переложит всю ответственность на этого человека, чтобы уберечь себя»[89]. Именно так и произошло в августе 1917 года.

Кроме того, Невилл Чемберлен понял, что, если он хочет продолжать какую-либо общественную деятельность не в муниципальном, а в общенациональном масштабе, ему необходимо начинать с самых нижних ступеней, а точнее — с задней скамьи палаты общин. «Недавние мои приключения произвели очень сильное впечатление на мое сознание и открыли мне все трудности административной работы, когда ты не член парламента. Кабинет очень чувствителен к мнению палаты общин, и министр за ее пределами не только не может оказать на это мнение какое-то влияние, но еще и обращает это против себя»[90], — писал он другу 22 августа 1917-го после своей отставки.

Так или иначе, разговоры о том, чтобы пройти в палату общин, отражены в переписке Невилла Чемберлена сразу же после отставки из правительства, и в августе, и в сентябре, и в октябре 1917 года. Хотя, надо сказать, первая политическая неудача заметно пошатнула его веру в себя: «Между тем я должен очень упорно бороться с растущей депрессией и желанием сунуть голову в петлю. Время от времени меня посещает чувство почти непреодолимой тошноты и отвращения при мысли обо всей той тяжелой работе, унижениях, подлости и мелочности подобной жизни, а также о безнадежной невозможности добиться своей цели»[91]. Его ранило даже сочувствие друзей. Но более всего ранили «ложь, несправедливость и созданная легенда», которые о нем и бывшем его ведомстве распускали пресса и Ллойд Джордж.

На тот момент младшему Чемберлену было 48 лет, тогда как в парламенте начинали карьеру люди двадцатилетние, и он знал, что будет слишком стар для «новичка». Помимо прочего, окунувшись во все перипетии политической жизни теперь уже лично, а не посредством отца или брата, он понимал, что мир этот органически ему неприятен. Это был мир интриг, утонченных игр, лицемерия, странных дружеских отношений. В его «голове неправильной формы» (определение продолжавшего глумиться над Чемберленом Ллойд Джорджа) не укладывалось, как можно оставаться друзьями и нападать друг на друга в палате общин, подставлять друг другу подножки, стравливать других, выдумывать изощренный ряд оскорблений и т. д. Он не поймет подобных правил игры до конца своей жизни, хотя те друзья, что у него появятся в том числе и в Парламенте, продемонстрируют ему восхитительный пример, как все это возможно. «Этого он никогда не понимал до конца»[92], — запишет в мемуарах Эдвард Вуд, один из таких друзей.

Невилл Чемберлен был человеком деловым и порядочным. Идея его возвращения в национальную политику, да еще и в виде начинающего депутата палаты общин, к декабрю 1917 года становилась все более призрачной. Хотя он и продолжал следить за политической жизнью, более того, его старый «добрый» друг Аддисон вроде бы собирался создавать комитет по речным каналам и пригласить Чемберлена на пост его главы, но пока не торопился. Все это терзало Чемберлена неопределенностью его положения, «…ну, почему, почему, я не удалюсь из общественной жизни окончательно. Я буквально заболеваю при мысли об интригах, ревности и подлости всего этого»[93], — причитал он в письме сестре.

И чтобы отвлечься и не чувствовать себя подвешенным на ниточке жуком, он вновь главным своим занятием сделал такой простой и понятный ему бизнес — оживил свое присутствие в фирме «Хоскинс» и стал заниматься проблемами рабочих. Если не в масштабах страны, то хотя бы в масштабах своего производства он мог обеспечивать им сносное положение и в военное время, чтобы «показать нашим людям, что они не рассматриваются нами как бездушные рабочие машины и что Совет проявляет человеческий интерес к ним и их развлечениям»[94]. Но что говорить о простых рабочих, если даже самим Чемберленам, семье очень обеспеченной, приходилось в тот период достаточно туго. Вплоть до того, что они приобрели корову, а потом еще и двух кроликов ввиду угрозы голода зимой 1917/18 года. Идея домашнего зверинца принадлежала Энни, и она с успехом ее реализовывала.