Невилл Чемберлен

Познакомившись лично с Муссолини и Чиано в Мюнхене, Чемберлен теперь получил письмо от второго, Чиано, в котором тот говорил о необходимости ратификации англо-итальянского соглашения, указывая, что итальянский военный контингент уже скоро будет выведен из Испании, а это было основным условием, на котором еще в начале этого событийного года настаивал Иден. Также Чиано намекал, что в случае проволочек, скорее всего, Италия заключит определенное соглашение с рейхом. Премьер-министр долго совещался с Кабинетом и все-таки в срочной ратификации (а Чиано ставил срок до 6 октября) отказал, хотя подвижки в официальном признании Абиссинии были сделаны. Основной причиной его отказа стала палата общин, в которой бесновались оппозиция и провоенные группировки. Они не приняли бы еще одной уступки диктаторам, к огорчению Чемберлена: «Эти внутренние проблемы движут непрерывный поток брани, выливаемой на меня, что имеет несколько угнетающий эффект на мое настроение»[470]. В итоге только 1 ноября 1938 года он внес в парламент законопроект о ратификации договора с Италией и признание Абиссинии де-юре.

Помимо итальянского направления премьер-министр планировал продолжать сотрудничество с французской стороной. Хотя в сентябрьском кризисе Даладье исполнял скорее роль ведомого, нежели ведущего, но не бросать же теперь пусть и непутевых, но союзников: «Я чувствую, что это может быть правильным по многим причинам: чтобы дать французам возможность излить их чувства благодарности и привязанности; чтобы усилить <позиции> Даладье и поощрить его сделать что-то наконец, что привело бы в порядок оборону его страны и объединило людей; чтобы показать Франции и заодно Европе, что если мы стремимся подружиться с Германией и Италией, то не собираемся забывать наших старых союзников; и, наконец, это позволит мне поехать в Рим в январе, что я пытаюсь устроить как раз сейчас! Надеюсь, что Рим в данный момент — тот конец Оси, на который можно легче других произвести впечатление. Я полагаю, что Испания не угрожает европейскому миру, но все равно я очень хотел бы остановить конфликт там, и хотя Муссо был не очень воодушевлен этой темой в Мюнхене, есть у меня одна идея, и будет иметь смысл поговорить с ним снова после того, как наше собственное соглашение вступит в силу. Но, конечно, я хочу намного большего, чем это. Час или два тет-а-тет с Муссо могли бы быть чрезвычайно ценными в планировании переговоров с Германией. Если бы я обговорил эту возможность сперва с Францией, мы могли бы видеть некоторый резон поторопиться в делах. В прошлом я часто испытывал чувство беспомощного раздражения от того, что мы дрейфуем во внешней политике, но теперь я имею возможность сам держать ее в движении, и пока я премьер-министр, я не хочу отступать. Конечно, я должен взять Галифакса с собой в Рим, но самые важные переговоры будут между Муссо и мной»[471].

Невилл Чемберлен был уверен в своем личном контакте с диктаторами. Его уму не постичь было того факта, что ревность тоталитарных лидеров, таких как Гитлер и Муссолини, привыкших к раболепному поклонению и слепому обожанию их народов, будет очень велика, равно как и их разочарование в этих самых народах, которые предпочитали мир, а не войны, пусть даже и победоносные. Премьер-министр, регулярно с жаром критикуемый и палатой общин, и собственной прессой, просто не мог мыслить ни о своем, ни о чужом народе такими категориями. Он радовался и удивлялся, говоря о своей популярности в Германии, а позже и в Италии, не понимая, что эта самая популярность чудовищно раздражает людей плана Гитлера и Муссолини.

Первый, Гитлер, выплеснул свою ярость быстрее и жестче. В начале ноября 1938 года в Париже юноша-еврей убил германского атташе. Все это вылилось в так называемую «Хрустальную ночь», или «Ночь разбитых витрин», которая случилась в Германии 9—10 ноября 1938 года и ознаменовалась страшными еврейскими погромами. Чемберлен писал сестре по этому поводу: «Я испуган немецким поведением по отношению к евреям. Кажется, это фатальный случай для англо-немецких отношений, который неизменно теперь блокирует каждое наше усилие их улучшить. Я предполагаю, что завтра должен буду сказать что-то относительно этого <в парламентер поскольку, конечно, возникнет вопрос о нашей реакции. Это будет проблемой, как нам лучше избежать оправданий с одной стороны и с другой — такой критики, которая может грозить еще худшими последствиями этим несчастным жертвам. Ясно, что нацистская ненависть не останавливается ни перед чем в том, чтобы найти предлог для варварств»[472]. Чемберлен в парламенте осудил действия немцев, но все еще надеялся, что достичь всеобщего урегулирования возможно.