Невилл Чемберлен

13 февраля 1939 года в Берлин возвратился после лечения сэр Невил Гендерсон; он полностью разделял оптимизм премьер-министра. Устроив две британские торговые миссии еще в январе, находясь в Лондоне, он отмечал, что ситуация позволяет надеяться на нормализацию отношений. И премьер-министр, и посол не были катастрофически близоруки, как это принято выставлять, они опирались на реальные данные. Еще 30 января в рейхстаге Гитлер выступал с речью, где говорил об укреплении англо-германских отношений: «Будет большой удачей для целого мира, если наши два народа могли бы сотрудничать в полной уверенности друг в друге».

Фюреру Чемберлен все еще верил. 19 февраля 1939 года он писал сестре: «Сейчас, когда в саду поет дрозд, светит солнце и грачи начинают обсуждать между собой строительство гнезд, я чувствую, что весна совсем рядом. <…> Вся информация, которую я получаю, говорит о движении в сторону мира»[484]. Это замечание относилось к сведениям, которые премьер-министр получил от посла Гендерсона, где тот замечал, что на немцев визит в Италию произвел известное впечатление и увеличил шансы сохранить мир. В обычном своем отстраненном состоянии находился и лорд Галифакс, который после победы Франко рекомендовал тут же признать его правительство. И казалось, ничто не предвещало беды.

Руководствуясь этими положительными новостями, в начале марта Чемберлен дал от имени Форин Оффиса комментарий, в котором говорил, что ситуация стабильна и к концу года можно будет начать переговоры о разоружении, а также о том, что отношения между Италией и Францией начинают налаживаться. Заявление было прессой выведено в чересчур радужных красках, но не было таким уж возмутительным, тем не менее Галифакс, по привычке отсутствующий в Лондоне и на работе, просто разъярился, услышав об этой речи премьер-министра. Здесь можно только лишь строить предположения, что так задело министра иностранных дел. Был ли это Кэдоган, транслировавший истории о воинственных намерениях Гитлера[485], было ли это желание старого фронтовика не начинать никаких переговоров с рейхом в принципе, была ли это ревность, что премьер не дает министру самому и слова сказать (хотя до этого он прекрасно говорил в палате лордов, и не только) и постоянно вырывает внешнюю политику из его рук, наконец, это вообще могло быть вызвано так называемым межсезонным обострением или кокаином не лучшего качества. Нрав лорда Галифакса был до крайности своеобразным. Немедленно вернувшись в столицу, он решил лично разобраться с премьер-министром, но поскольку тот уже уехал в Чекере, выполнив непосредственную работу Галифакса, то министр ограничился разгромным письмом.

10 марта 1939 года от лорда Галифакса:

«Я попытался увидеть Вас сегодня, но нашел, что Вы очень мудро уехали в Чекере. То, о чем я хотел сказать Вам, — Ваше вчерашнее выступление перед корреспондентами; и поскольку мы не можем лично переговорить, Вы не будете возражать против того, что я вполне откровенно напишу Вам о моих трудностях в связи с этим. Я чувствую их в двух моментах… <проблема синхронизации связи с прессой № 10 и министерства иностранных дел>.

Другое поле моей проблемы состоит в том, что оглашенные надежды на ранний прогресс разоружения — который, однако, желателен, но я не могу расценивать его вероятным — не будут иметь положительный эффект в Германии в данный момент. Немцы будут поощрены думать, что мы чувствуем напряжение и т. д., и хороший эффект баланса, который Вы до сих пор поддержали между перевооружением и усилиями по поддержанию мира, будет обращен нам в ущерб. Я не знаю, видели ли Вы телеграмму два или три дня назад от Перта (британского посла в Италии. — М. Д.), который сообщал о разговоре военного атташе с немецким военным атташе, повторявшего то же самое.

И я боюсь, что французы, уже и так немного чувствительные к нашему тонкому подходу из-за того, что мы подгоняем их в переговорах с итальянцами, будут раздражены этим. <…> Их готовность подозревать нас весьма велика, и мы должны очень стараться не давать им никакого основания для подобного. <…>

Вы знаете, что я никогда не хочу быть утомительным или сам делать эти ведомственные представления! И, конечно, я все время помню, насколько огромное личное бремя лежит на Вас и какой личный вклад Вы можете внести во все это, как никто другой. Но тем не менее я думаю, что, когда Вы собираетесь сделать такой общий обзор иностранных дел, было бы полезно и хорошо, если бы Вы считали возможным сообщать мне заранее, что Вы собираетесь это сделать, и дать мне некоторое представление о том, что Вы хотели бы сказать. Это дало бы мне возможность высказать какие-либо соображения, и только я должен утверждать, могли бы или не могли бы Вы произнести то или иное; я повторяю, что никто не признает с большей готовностью, чем я, что окончательная ответственность должна быть Вашей!

Я написал очень откровенно, и Вы не будете возражать против того, что я так сделал. Моя единственная цель состоит в том, чтобы предупредить возможные недоразумения и трудности»[486].