Невинная для Лютого. Искупление

— Должен вернуться домой, душа не на месте. Случится что-то или уже… случилось, — я откашлялся и, осторожно переступая, добрался до ведра с водой.

— Не искушай Господа, нужно еще окрепнуть.

— Не могу. Неделя уже прошла после того, как я сбежал. Меня либо ищут, либо Лина думает, что я умер. Она сильная, но она же беременна. Я должен вернуться, как представлю, что Чех добрался до нее, у меня жилы промораживает.

— Ты уверен, что на слабых ногах спасешь ее?

— Богу душу отдам, но сделаю все возможное.

— Ладно, присядь, поешь, там и придумаем что-то.

— Скажите, — я сделал несколько глотков воды, поставил кружку на место, обернулся и прижался лопатками к теплой стене. Отец Василий, согнувшись, читал тихо молитву. Я дождался, когда он остановится и снова повернется ко мне.

— Говори.

— Я должен все еще чувствовать вину за все, что сделал? Как-то жмет вот тут, — приложил ладонь к груди. — И это не болячка. Оно глубже. Будто камни нагружены, припирают сердце и жмут, вот-вот раздавят. Как я могу себя простить, не зная, простила ли она?

— Такие дела быстро не очищаются, тебе еще нужно работать над собой. Да и в душу жене не заглянешь, не Господь Бог, — отец Василий похлопал по кровати, приглашая сесть. Я послушался и опустился рядом, поцеловал крест, который он мне протянул. — Ты при смерти лежал, Алексей, я отпустил грехи, но раны глубокие, им зажить нужно. Подскажу, что читать, молитвослов дам, но это не все, — он пронзительно всмотрелся в мои глаза. Я, как очнулся через сутки агонии, думал, что за мной ангел прилетел, такой этот старик показался белый. — Не греши больше.

Я слабо кивнул в ответ. В горле першило от рыданий, на которые я не способен. Меня за эти месяцы пропустило через мясорубку, изменило и выплюнуло на свет. В этом тихом старом доме, наполненным тихими молитвами и запахом ладана, я словно оказался без кожи. На морозе, на ярком солнце, и будто холодный ветер резвился на открытых ранах. Но я принимал мучения, веря что где-то там, в будущем, смогу выдохнуть свободно, посмотреть любимой в глаза и не увидеть в отражении урода, который ее сломал.

Я научусь быть другим. Опорой для моего Ангела. Раскрою ей свою душу, приму любые ее решения, буду ограждать и защищать, жертвуя собой. Только бы поблагодарить за то, что заштопала мое сердце, позволила снова жить.

Осознав, что Мила возненавидела бы меня за такую месть, я понял, каким был слепым котенком. Никто не смог бы заставить так поступить, если бы я сам не хотел на ком-то отыграться. Чех тут ни при чем. Его давление, его обман и игры — не оправдание. Когда мы готовились к операции, вели Кирсанова и нацеливались на его дочь, я смотрел на нее и видел покойную жену. Хотел ее и жаждал, потому что был будто в иллюзии. Да, тогда видел, а сейчас словил себя на мысли, что прошлое в прошлом. Что любимая шальная девушка останется навеки в моей душе теплым воспоминанием, а Лина — это сладко-горькое настоящее, и я буду за него бороться.

— Так ты говоришь, убили твоего друга в тюрьме? — вдруг заговорил священник.

— Он мне не друг, — сказал я сухо. Тело передернуло от боли и несправедливости. Мы ведь так и не поговорили с Волчарой после ареста. Я вычеркнул его, старался просто жить дальше, смириться, как в душе медленно разлагалась наша крепкая дружба. Я тосковал по нему, по его прямолинейности, пошлым шуточкам, искренним выводам, крепким кулакам в спарринге и до конца не мог поверить, что тот поднял руку на свою же любимую. Он же мне ее уступил.

— Разве друг признался в убийстве? Если это он сделал, зачем его в тюрьме-то?… — Отец Василий перекрестился. — Прости раба Божьего Сергея. — Мужчина повернулся ко мне и добавил: — Словно заметали следы. Тебе не кажется?

Я приподнялся. Да, у меня были такие мысли в тот миг, когда я узнал о случившемся, но… Почему? Кто? Зачем? Снова игры Чеха? Когда уже эта мразь доиграется?

Кто-то постучал в дверь. Я напрягся и показал Отцу Василию жестом «тихо», сам метнулся за штору и, справляясь с головокружением, притаился. Если люди мента, не выжить нам без хитрости, придется защищаться до конца.

— Батюшка! Это Ваня.

— Сегодня же нет службы, — покачал головой отец Василий. — Чего приехал? Входи, — шаги переместились в сторону, скрипнула дверь.

Я не дышал, отчего в горле скопилось напряжение, и очень хотелось откашляться.

— Мама вчера померла, — затараторил вошедший.

И я раскашлялся. Да так сильно, что сорвал штору, закрывающую нишу, и свалил швабру.

Мужик креститься стал, а священник вытянул перед собой руку и пояснил:

— Да это болезный мой, я же в воскресенье говорил тебе, Вань. Что ж, собирайся, Алексей, — обратился ко мне, — пора тебе домой. До села доедем, а дальше попутками придется.

Глава 42 Лютый

Отец Василий дал мне немного денег, а Ваня позволил позвонить со своего мобильного. Связь барахлила, хотя вызов шел.

Но никто не отвечал. Я помнил на память три номера: жены, тети Маши и Макса. Звонарёва телефон не смог восстановить до конца, пару цифр остались в глубине воспаленной памяти.