Невинная для Лютого

— Тот же вопрос задал бедняк, — кивнул отец. — Но мудрец больше не произнёс ни слова. Через месяц нищий приходит в совершеннейшем отчаянии, мол стало ещё хуже. Мало того, что голод и теснота, так ещё и коза везде гадит. И тогда мудрец сказал «Продай козу». После бедняк осознал, насколько легко жил он до покупки.

Мужчины ещё долго обсуждали притчу, критикуя поведение и нищего, и мудреца, а я в полной мере поняла, о чём она, только когда мы вернулись домой. К скучным игрушкам и мультикам. Я выдохнула с облегчением и больше не просилась с отцом.

Папа смеялся надо мной, и выражение “Купи козу” стало знаковой фразой. Отрезвляющей, возвращающей понимание, что всё может стать настолько хуже, что о меньшем зле ты будешь мечтать.

И вот сейчас, глядя на себя в зеркало, рассматривая кружевные складки широкой, скрывающей животик юбки, я жалела, что папа не сказал мне «Купи козу», когда я жаловалась на постоянно следующих за мной телохранителей. Когда произошла беда, думала, что хуже Лютого не может никого и быть. Но появился Чех…

К сожалению, нельзя продать козу. Чех не исчезнет из моей жизни, пока не добьётся своей цели. И какой бы она ни оказалась, это не кончится ничем хорошим. Но… если бы он вдруг испарился, то я, наверное, согласилась на «жизнь без козы». И, возможно, даже научилась относиться к Лютому с теплом.

Он, будто дикий зверь, которого долго гоняли копьями по лесу, израненный и едва понимающий, что происходит, окровавленный и настроенный лишь на одну программу — выживать. Но постепенно, день за днём, сквозь хищные черты проступали человеческие.

И сейчас мне стало наплевать на то, что скажут другие. На то, что меня будут обвинять в «Стокгольмском синдроме». На то, что люди будут вертеть пальцем у виска, не понимая, как я могу выходить замуж за чудовище. Они не видели, как зверь замирал, боясь причинить мне боль. Как охранял и защищал от опасности, как поддерживал…

Они не знают, как он страдает. Лютый не умеет играть, — я долго за ним наблюдала и день за днём убеждалась в этом. И, как бы ни старался, боец не станет актёром. Воин не будет лицедеем.

Читать его становилось всё проще. И как темнело лицо Лёши, когда он смотрел на фото мёртвой жены. И как горько опускались уголки губ, когда вспоминал о пропавшем сыне. И как светились его глаза, когда он смотрел вчера на мой живот, когда малыш пошевелился. И как дрожал его голос ночью, когда Лютый шепнул «Прости меня».

— Выглядите великолепно! — вырывая меня из раздумий, польстила девушка в стильном платье.

Она белозубо улыбалась, но слегка расширенные глаза и подрагивающие губы выдавали нервозность. Уверена, визажист сейчас хотел бы оказаться как можно дальше отсюда… От Чеха. Я едва устояла на ногах, когда увидела приготовления, но одновременно испытала огромное облегчение. Свадьба означало одно — скоро мне позволят переступить порог моего дома.

Чеху нужны деньги моего отца? Пусть подавится ими! Зато отстанет от нас, оставит в покое. Одно то, что я больше никогда не увижу его мерзкую рожу стоило миллионов.

Девушка-стилист, приподняв длинный шлейф, помогла мне выйти из комнаты и спуститься вниз. В воздухе витал дух шампанского, холл был полон мужчин в строгих костюмах. Вот только это вовсе не гости, что было ясно по слегка отопыривающимся в районе подмышки пиджакам и острым холодным взглядам.

Ко мне поспешила Мария и, подхватив под локоть, горячо зашептала:

— Лина, я вызвала полицию, и…

Я рассмеялась. Зло, безудержно. Да, удержаться не удалось. Впрочем, зачем мне делать вид, что я не знаю, кто эти “гости”? Уголки губ опустились, когда я тихо процедила:

— В доме полиции и так больше, чем хотелось бы.

Двери в гостевую комнату распахнулись, и навстречу нам вышел сам Чех. Светясь довольной улыбкой, он уточнил:

— Я слышал смех. Невеста счастлива?

— Безумно, — холодно ответила я.

Проигнорировав протянутую ладонь Чеха, я, опираясь на руку Марии, осторожно двинулась неудобном платье по ковровой дорожке. Раздалась живая музыка, и вальс Мендельсона резанул по сердцу будто мечом. К глазам подступили слёзы, я начала задыхаться.

Ох, рано я решила, что готова встретиться лицом к лицу со своим главным кошмаром! Страшный день, наложивший несмываемый отпечаток на моей душе, вернулся, паника сжала за горло. Казалось, если я увижу Лютого, то упаду без чувств.

Пялясь в пол, я с трудом делала шаг за шагом и, проклиная Чеха, судорожно вдыхала, ощущая дурноту. Вся эта дурацкая церемония — его изощрённая пытка. Этот садист мог бы позволить нам просто расписаться, но нет — потребовалось… это.

Дорожка к месту, у которого я из-под опущенных ресниц видела три тёмные фигуры, казалось рекой Стикс. И я, переплывая её, понимала, что пути обратно нет и не будет. А стоит мне поднять глаза и столкнуться взглядом со своим прошлым, я сломаюсь.