Невинная для Лютого

— Обменяйтесь кольцами, — буднично завершила речь ведущая, а мы с невестой приморозились, столкнувшись взглядами. Это длилось быстро, но и бесконечно. Вечно.

Я подхватил колечко с протянутой ладони Сергея и коснулся руки девушки. То самое украшение, из коллекции моего верного ювелира Звонарёва, село на пальчик, как влитое. Лине пришлось совсем ненадолго его снять, и получаса не прошло. Паспорт Кирсановой был у меня давно, я смог забрать документ из ее дома еще пару месяцев назад через своего подставного. Я искал выход из ситуации и планировал отправить Лину за границу, чтобы спасти от лап Чеха, но понимал, как это наивно и глупо. От вездесущего мента высшего уровня не сбежишь.

Когда она одевала мне кольцо, мягко прикасаясь к руке, я искал в синих глазах страх, неприязнь или что-то похожее, но не мог разобрать ее эмоций. Вообще. Будто она их выключила, оставив лишь хорошо раскрашенную оболочку человека и каркас счастливой невесты. Но я безумно гордился силой воли девушки — она выходила замуж за своего палача. Не дрожала, не плакала и даже улыбалась. Будто по-настоящему.

Затем были две подписи, два паспорта и общая фамилия. Она станет Ангелиной Береговой, и осознание этого напрочь снесло мне башку, выдрало с кровью остатки ненависти. Она же теперь не Кирсанова! Не враг. Не та, кому я хочу мстить.

— Алексей, можете поцеловать жену, — сказала восторженно ведущая, и все сдержанно захлопали.

Я подступил ближе к супруге, коснулся ее горячей щеки ладонью, потянул к себе, заставляя приподняться на носочки.

— Ангел, ты разрешаешь? — спросил одними губами.

— И даже заверила подписью разрешение, — пошутила она, но в глазах читалась напряжённость.

Я слегка прикоснулся губами к ее губам. По коже заметались приятные колючки, тело напряглось, в бедрах стянуло до глубокой боли.

— Можно больше не спрашивать? — шепнул, когда она покладисто приоткрыла рот. Ангел так вкусно играла, что я с трудом оставался на грани нашей фальши, стараясь не позволять себе мечты о взаимности.

Сердце качало кровь, трепыхалось в груди, когда я осторожно пробрался между губ языком, защекотал ее, поймал вздох, сдержал руки, чтобы не растрепать пальцами безбожно спрятанные под тугой прической волосы, переплел нашу дрожь и отпустил себя. До того глубоко и жадно пил-целовал, что потерял связь с реальностью — уплыл в горячечную реку с порогами, быстрым течением, высокими обрывами. Двух-трех секунд хватило, что сполна наполнить меня безграничной горькой виной за содеянное, но я гнал ее, глотал ее, убивал на корню. А уродливая моя личная тьма, как феникс, возрождалась и снова душила.

Пришлось оторваться от губ Ангелины и, задыхаясь, обнять ее и притянуть к себе.

— Первый танец молодых, — довольно пропела ведущая.

Музыка, что повела нас в новую жизнь, была такой же призрачной, как и наши отношения. Вальс из «Джазовой сюиты № 2» Шостаковича. Чех знал, что именно под него мы танцевали с Милой первый танец на бракосочетании. Именно его сыграли приглашенные музыканты, что прятались в углу гостиной, под аркой лестницы.

Мент оскалился злобой, когда я скрестился с ним взглядом. Подавись, ублюдок, моей болью. Захлебнись. Отравись. Утопись в ней.

— Знаешь историю этого вальса, Ангел? — сказал я на ухо девушке, коснувшись губами кожи, и плавно повел ее под музыку. Осторожно, чтобы она не путалась в платье, но настойчиво, чтобы почувствовала в ритме надежность моих рук.

— Никогда не интересовалась музыкой, — с лёгкой ноткой горечи ответила она. — Мама играла на фортепиано, но после… Только лошади и книги.

Ресницы её дрогнули, взгляд испуганно метнулся на Чеха, но губы сжались в жёсткую линию. О чём Лина подумала в этот момент, и спрашивать не надо. Кажется, она всё сильнее укреплялась в мысли, что ей мстят за отказ матери.

А мне за что?

Нет. Я сам себя наказал — никто не виноват.

Да только прошлое не исправит настоящее и не построит будущее.

— Этот вальс считается утраченным. Когда Шостакович писал его, шла война, и музыканты, что готовили оркестровку сюиты, в большинстве погибли на фронте, — я повернул Лину в танце, чтобы она не ловила взглядом нашего общего врага. Я давно понял, что Чех мне не друг. Тот, кто спасает жизнь другого ради потехи и манипуляций, не может таковым считаться. — Композитор выбросил ноты и не вспоминал, видимо, для него это было очень болезненно. Через много лет вальс вернулся в мир, чтобы подарить нам волшебные звуки. Лина, — я привлек ее внимание, словил взгляд и позволил себе маленькое откровение: — Ты замечательно смотришься в белом, будто настоящий ангел.

— Я ненавижу белый цвет, — рассеянно отозвалась она. — Для меня он как… те ноты для Шостаковича.

— Я это запомню, — сказал и застыл вместе с финалом музыки, сжал ее ладонь и обнял сильнее талию. Стоял и впитывал в себя ее образ. Белый-белый. Снежный-снежный. Я сам толкнул ее в темноту, заставив ненавидеть этот цвет. Она права. И болтать о том, о сем нет смысла, не услышит меня девушка — теперь уже жена. Не будет развода, не будет разлук. Я отпущу ее навсегда. Так правильно.