Невинность

Пол во всех секциях наклонялся под разными углами, на что указал мне отец давным-давно, когда мы впервые пришли сюда тем самым маршрутом, которым мне предстояло унести его. Я проходил среди колонн и фигур в капюшонах и развевающихся сутанах, на самом деле теней, отбрасываемых газовыми рожками, оживленных моим разыгравшимся воображением. Направлялся я в один из углов подземелья, к которому вел наклон пола: именно туда потекла бы вода при внезапном потопе.

Положив отца на пол, я воспользовался крюком-монтировкой, чтобы подцепить большую крышку люка. Сдвинул ее практически полностью, оставив навес в несколько дюймов. Изредка до меня доносились слова псалмов, но я знал, что монахи меня не слышат.

Вертикальная шахта диаметром в четыре фута уходила на шестьдесят футов вниз, выводя в достаточно большой тоннель, чтобы человек мог идти в нем, пусть и наклонив голову. Этот тоннель построили одним из первых в городе, из кирпича и цементного раствора, но он по-прежнему находился в рабочем состоянии.

Железные скобы в стене шахты предназначались для спуска и подъема тех, кто обслуживал дренажную систему, но некоторые расшатались, так что требовалась определенная осторожность. Диаметр шахты не позволял мне спуститься вниз с привязанным к спине телом отца. Да и не знал я, чем и как его привязать.

Я мог доставить тело отца вниз только одним способом, пусть мне и не хотелось этого делать. После короткого колебания я опустил тело отца в дыру, ногами вперед. Отвернулся, но не заткнул уши. Чувствовал, что должен запечатлеть все подробности его путешествия от места смерти до могилы.

Шуршание плаща о кирпич усиливалось с увеличением скорости падения. Он ударился о дно большого тоннеля, отскочил в сторону, но небольшой наклон не позволял ему скользить дальше.

С минуту я стоял, дрожа всем телом, сдерживая слезы и собираясь с духом, чтобы спуститься самому.

Потом услышал шаги и голоса, эхом отдающиеся от сводов.

43

Как требовали правила наших странных ухаживаний, если происходящее между нами могло называться ухаживанием, обеденная зона куталась в темноту: три свечи в подсвечниках-чашах из синего стекла стояли на подсобном столике, еще шесть – на кухне, куда вела открытая дверь, ни одной – на столе, за которым мы ели. Я снял балаклаву, но не куртку, и капюшон оставался на голове.

Простенькая стеклянная люстра висела над нами, темная, из уважения к моим специфическим требованиям, но хромированные части чуть отражали синий свет, который, казалось, наполнял и прозрачные стеклянные колпаки лампочек. Поблескивали наши стаканы и столовые приборы, а на стене за столиком колыхались синие всполохи.

Гвинет приготовила крабовые котлетки, салат из перца с капустой, маленькие картофелины, сначала обжаренные, а потом запеченные в духовке. Мне понравилось все, и я не смог определить, что она приготовила из свежих продуктов, а что – из замороженных.

– Кто может быть партнером Телфорда, о котором он упомянул? – спросил я.

– Понятия не имею. Он лжет с той же легкостью, с какой дышит, поэтому, возможно, никакого партнера нет.

– Я думаю, есть.

– Я тоже, – после паузы согласилась со мной Гвинет.

– А что он имел в виду, говоря, что твой опекун на поводке?

– Мы встретимся с ним позже. Тогда ты узнаешь.

– Ты говорила, что об этом месте он не знает.

– Не знает. Нам придется выйти отсюда, чтобы встретиться с ним.

– Это безопасно?

– Не совсем. Но необходимо.

Мне нравилось «пино гриджио». Я никогда не пробовал это вино. Мне нравился силуэт Гвинет по другую сторону стола, ее руки напоминали изящные руки русалки в светло-синем сне.

– По голосу он совершенно порочный.

Гвинет рассмеялась.

– Не могу с тобой не согласиться.

– Пять лет тому назад, когда он… – я замялся, и она закончила фразу за меня:

– Когда он пытался меня изнасиловать?

– Тебе было только тринадцать. Ты говорила, что жила одна на верхнем этаже дома твоего отца.

– Ты помнишь худшую ночь в своей жизни, Аддисон?

Я подумал о ночи, когда отца застрелили, а потом долго били дубинками на Кафедральном холме.

– Да, я помню худшую ночь.

– Я тоже. Я жила на четвертом этаже особняка моего отца, когда Телфорд попытался добраться до меня, но папу убили за несколько минут до этого, на кухне.

– Я понятия не имел, что все произошло в одну ночь.

Резкий стук раздался над головой, три пары быстрых, но не таких уж громких постукиваний, словно ударник оркестра постучал по полому деревянному блоку маленьким деревянным молотком.

Я никогда не слышал, чтобы чистяки издавали какие-то звуки, но, посмотрев вверх, спросил:

– Кто-то на крыше?

– Там чердак. Но это ерунда. Может, водопровод.

Звук повторился: тук-тук, тук-тук, тук-тук.

– Да, воздух в водяных трубах, – настаивала она.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук.

– Всегда шесть постукиваний парами? Как такое может быть?

– Не всегда. Иногда одно постукивание или два, иногда больше шести. Воздух в трубах. Как тебе крабовые котлетки?

В густом сумраке я не мог разглядеть ее лица, и она моего – тоже.

– Восхитительные. Ты потрясающий повар.

– Я потрясающий разогреватель.