Невинные

Но зачем?

Распутин погрозил ему пальцем.

– Поостерегися там. Оно, может, ты и ангел, да крылышков еще не отрастил. Я уж позабочусь, чтоб ты обзавелся парочкой, прежде чем мы тронемся в путь-дорожку.

Грубый смех эхом раскатился по палубе.

Что он хотел этим сказать?

Томми вдруг ощутил, что находился в куда большей опасности, чем всего минуту назад. Он молился, чтобы кто-нибудь спас его, воображая лицо отца Корцы. Вот только хороший этот священник или плохой?

Глава 22

19 декабря, 13 часов 51 минута по центральноевропейскому времени

Кастель-Гандольфо, Италия

Потеряв голову от крови и пламени, Рун оторвал губы от уст Элисабеты и коснулся ее горла. Провел языком вдоль жил, некогда полнившихся ее пульсом.

Элисабета застонала под ним.

– Да, да, возлюбленный мой…

Его клыки удлинились, готовые пронзить ее нежную кожу и испить то, что она преподносит.

Ее алебастровое горло манило.

Наконец-то он воссоединится с ней по-настоящему. Ее кровь снова побежит в его жилах, как его кровь течет в ней. Он опустил свои алчущие и жаждущие губы к ее манящему горлу.

И открыл уста, обнажая крепкие зубы перед нежной плотью.

Но прежде чем успел вонзить их, чьи-то руки внезапно вцепились в него и, оттащив от Элисабеты, припечатали к каменной стене. Корца рычал и отбивался, но противник держался, будто волк на олене.

Послышалось два щелчка. Потом к первой паре рук присоединилась еще одна.

Когда застлавшая взор алая пелена мало-помалу спала с глаз, Рун увидел Элисабету, прикованную за руки к ложу и бьющуюся в попытке вырваться. От палящего прикосновения серебра на деликатных запястьях, которые он только что исцелил и целовал, вздулись волдыри.

Надия и Христиан распяли Руна у стены. Будь он в полной силе, кое-как сумел бы стряхнуть нападающих, но сейчас он был еще слаб. Их слова пробились к нему сквозь туман, обволакивающий сознание, оказавшись молитвами и напомнив ему, кто он есть.

Внезапно выдохшийся Рун обвис у них на руках.

– Рун! – Хватка Надии не ослабевала. – Помолись с нами!

Подчинившись велению ее голоса, Корца зашевелил губами, заставляя себя произносить слова. Жажда крови понемногу схлынула, но покой на место нее не приходил, оставляя по себе лишь зияющую пустоту, надрыв и изнеможение.

Двое сангвинистов повлекли его прочь из застенка, и Надия заперла дверь.

Отнеся Руна в одну из соседних камер, Христиан уложил его там на кровать.

Теперь я тоже узник?

– Исцелись, – Надия вложила в его ладонь флягу с вином.

Она и Христиан закрыли и заперли дверь темницы.

Рун повернулся на своей заплесневелой лежанке навзничь. Комнату наполнял затхлый дух прелой соломы и каменной пыли. Он жаждал вернуться в каземат Элисабеты, забыться в благоухании крови. Обеими руками вцепился он в свой наперсный крест, позволяя серебру обжигать ладони, но оно не помогало вернуть сосредоточенность ума.

Он знал, что должен сделать.

Взявшись за флягу, откупорил ее и осушил все содержимое одним долгим глотком. Пламень крови Христовой не оставит места для сомнений. Святость обожгла горло и взорвалась внутри его, выжигая все без остатка, даже самое пустоту, зиявшую в нем мгновение назад.

Снова впившись пальцами в крест, Рун закрыл глаза и ждал, когда нахлынет наказание. Цена Христова благословения – пережить один из тягчайших грехов.

Но что священная кровь покажет ему сейчас?

Что может быть достаточно сильным, чтобы сравниться с грехом, затаившимся в его душе?

Когда луна поднялась повыше, Рун перекрестился и переступил порог трактира. Это единственное место общественных собраний в крохотной деревушке, славящейся великолепным медом. Войдя, он ноздрями ощутил вонь медовой браги, мешающуюся с железистым запахом пролитой крови.

Здесь был стригой. Здесь убивал стригой.

Прислужница – тощая, покрытая ранами – распростерлась на грязном полу рядом с корпулентным трактирщиком. Сердца в их грудных клетках не издавали ни звука. Они мертвы, такими и останутся.

Под подошвами сапог хрустела битая посуда.