Невольники чести

Переползание на карачках давалось старику с трудом. Неожиданно его пальцы наткнулись на что-то твердое. Он поднял его из травы и в бликах догорающего костра увидел крест с обрывком шнурка. Крест был из металла, и скорее ощупью, чем зрением, Уягал определил, что на нем изображен человек с раскинутыми руками. Старик видел такие кресты у белых людей. Он даже знал имена человека, изображенного на них. Белые люди называли его то Иисусом, то Христом, и был этот человек с двумя именами для них такой же Бог, как для людей его рода живущий за тучами Пихлач.

Должно быть, этот крест и снял Гололицый с убитого приказчика. Снял и бросил, как ненужную вещь. Но почему он выбросил своего Бога в траву? Или Гололицый не верит никаким богам?

Напоминание о Пихлаче словно сдернуло с глаз камчадала пелену. Уягал вспомнил, где встречал Гололицего прежде.

Несколько зим назад он ходил со шкурками речного бобра в факторию торговой компании, и Гололицый брал у него шкурки, давая взамен огненную воду и суконные одеяла. Уже тогда Гололицый вел себя, как змея, извивался, хитрил и дал одеял меньше, чем обещал.

Потом еще раз встречался Уягал с этим злым человеком — когда провожал белого комиссионера к одному из острожков. Тогда у священного камня Гололицый, тоже шедший с ними, хотел унести дары, которые люди оставили для Камака. Комиссионер не разрешил. Гололицый был очень сердит. Уягал сказал доброму комиссионеру: надо бояться беды. Тот не услышал Уягала, и вот беда нашла обоз, который повел он в ту сторону, куда летят осенью птицы. Теперь еще большая беда грозит и самому старику, и тому белому комиссионеру, и всем добрым людям, потому что злой дух вселился в Гололицего. Спастись от него трудно… Может быть, крест с изображением Бога белых людей защитит от беды?

Камчадал с трудом поднялся с четверенек и побрел вслед за ушедшими ватажниками. Лучше идти по следу врага, если не хочешь быть им обнаруженным.

Некоторое время спустя, когда угли почти догорели и лишь кое-где вспыхивали синими и красными огоньками, с шумом разодрав ветки, на поляну вышел хозяин здешних урманов — медведь исполинских размеров. Оглушительным рыком он объявил о своем первенстве на этой земле. Прислушался, не раздастся ли ответный рык соперника. Тихо. Даже ночные птахи замолкли от этих жутких звуков. Некому спорить с исполином.

Зверь неторопливо направился к пепелищу. Принюхался: пахнет гарью и человеком. Гарь — это огонь, но огонь, уже утративший силу. Человек — это добыча, еда. Вообще-то медведи на Камчатке предпочитают лососей и оленей, крайне редко нападая на людей. Но этот, видать, уже когда-то попробовал человечинку. Потому он попытался лапой зацепить обгорелую конечность одного из казаков. Это почти удалось зверю, но тут он ступил на еще горячий уголь и заверещал, как медвежонок. Обошел костровище. Сделал еще попытку дотянуться до останков. Снова неудачно. Это привело лесного хозяина в ярость. Он поднялся на задние лапы во весь свой могучий рост и снова зарычал, словно пытаясь запугать неведомого врага.

И вдруг чуткий медвежий нюх уловил другой знакомый запах — запах свежей крови. Так пахнет подранок. Такая добыча показалась медведю предпочтительней горелого мяса. Он опустился на четыре лапы и двинулся в ту сторону, куда недавно ушел раненый камчадал.

3

В петропавловском кабаке этим вечером было оживленно. От горящего, несмотря на душный вечер, очага и от десятка раскуренных моряками трубок шел синий дым. Рекой лились разбавленное ключевой водой дешевое вино и с одной кружки опрокидывающая неопытного выпивоху «казенка». В тесном для такого количества народа помещении перемешались запахи жареной оленины и запеченного лосося, крепкого табака, винных паров, мужского пота и душистой воды, коей пользуются господа. Раздавались то тут, то там взрывы хохота, перебранка, речи на французском и отборные российские ругательства. В этом шуме и гвалте никому и дела не было до двух таких же, как все вокруг, хмельных посетителей, стоящих у стойки с кружками в руках. Тому же, кто обратил бы на них внимание, вполне могло бы показаться, что это два старинных приятеля, забредших на огонек, хотя до нынешнего вечера эти двое ни разу не встречались.

Один — гладковыбритый мужчина средних лет с неестественной улыбкой и пронзительным взглядом, одетый, как дворянин, но вряд ли принадлежавший к этому сословию. Второй — более молодой, с обликом, в котором чувствовалась настоящая порода, не искаженная даже чертами завсегдатая питейных заведений.

Старший доверительно произнес:

— Да, перевелись на Руси по-настоящему усердные слуги, преданные роду и племени своего господина до конца дней… Всяк норовит обмануть, обокрасть! Продажные людишки… А все эти французы, с их вольтерами, робеспьерами… Просвещение, братство…

— Adandon — вот истинная причина бед, — на языке этих самых «робеспьеров» согласился с улыбчивым собеседником молодой человек. — Суть в том, что господа перестали верить в свою власть, а слуги — в подчиненность…