Я не рассчитывал, что какое-то из обычных финансирующих агентств рассмотрит мой запрос, поэтому был готов ко всем этим негативным реакциям. Также меня не удивило, что отказался помочь мой работодатель – Принстонский университет. Я знал, что у университета много других приоритетов и что он, как правило, ориентировался на менее рискованные проекты, приносящие прямую пользу студентам на кампусе.
Единственное, на что я мог надеяться, – найти богатого и щедрого благотворителя. Но, прежде чем искать такого человека, надо было получить на это разрешение. Принстон, как и большинство американских университетов, запрещает преподавателям привлекать частные пожертвования, поскольку это может помешать усилиям университета по сбору средств.
Зная об этом, я спросил, могу ли я заняться поисками средств при том строгом условии, что сумею доказать: мой благодетель никогда не рассматривал возможность пожертвования Принстонскому университету на какие-либо цели, кроме поддержки моей экспедиции. Руководство сочло, что невозможно найти человека, который не интересовался бы Принстоном, но был бы готов вложиться в отдельный проект под его эгидой. Возможно, поэтому мне и разрешили попробовать.
Они, должно быть, изумились, когда три дня спустя я позвонил в отдел развития и сообщил, что нашел кандидата. У меня появился замечательный донор, не имевший никакого отношения к Принстону и готовый предоставить мне 50 000 долларов, необходимых для экспедиции. После нескольких недель изучения вопроса администрация согласилась, что я, к большому их удивлению, выполнил условия сделки. Пожертвование было сделано университету для моей экспедиции.
Через несколько месяцев, когда наши прогнозируемые расходы резко возросли из-за значительного изменения планов по транспортировке, я вынужден был вернуться к своему благотворителю с просьбой о дополнительной поддержке. Меня поразила его реакция. Не колеблясь ни секунды, он любезно согласился покрыть перерасход, который более чем вдвое превышал мою первоначальную оценку.
Я по сей день восхищаюсь необыкновенной скромностью моего благодетеля, пожелавшего сохранить анонимность. Я с благодарностью зову его “Дэйвом” и объявляю настоящим другом науки.
Критика была справедливой. Требовалось набрать высококвалифицированную команду, члены которой согласились бы отказаться от всех своих планов, чтобы присоединиться к экспедиции. Десяти месяцев казалось недостаточно для переговоров с российской стороной из-за царившей там бюрократии, знаменитой своей запутанностью. Нам требовалось разрешение правительства России в Москве, регионального правительства на Чукотке, российских военных, а также ФСБ – российской службы безопасности. Посетители этого региона подвергались тщательным проверкам, поскольку исторически Россия всегда подчеркивала стратегическое значение своих дальневосточных рубежей.
Пройдя через все это, нужно было еще организовать для всех перелет в Анадырь, ближайший к месту раскопок российский город с приличным аэропортом, закупить продовольствие на несколько недель, собрать оборудование и придумать, как доставить нашу команду из Анадыря к отдаленному пункту назначения на ручье Лиственитовом.
Я немедленно написал по электронной почте российскому геологу Валерию Крячко. Он был самым важным членом команды, поскольку единственный знал, как найти нужную точку – место обнаружения флорентийского образца. Крепкий мужчина с густой седой бородой, Валерий имел многолетний опыт работы в полевых условиях и был человеком очень деятельным, находчивым и самодостаточным. К счастью, он не только согласился поехать, но и готов был сделать все, что в его силах, ради успеха экспедиции.
Я также обратился к Вадиму Дистлеру, который несколько десятилетий назад был научным руководителем Валерия. Я знал, что за это время они вдвоем побывали в нескольких экспедициях на Чукотку в поисках ценных руд и минералов. Приятному, дружелюбному и постоянно дымящему как паровоз Вадиму было уже за восемьдесят.